СССР

[Пешеход]

1 минуту назад, Афоня сказал:

не мешай человеку самоутверждаться!

это Вы про Державникака?  лениво зеваю.... это очень странный человек..... Это не наш, не русский, не российский

[mottor]

Никому я позорить себя не мешаю

[Державник]

    P.S. "Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницы свои — беззаконием, кто заставляет ближнего своего работать даром и не отдает ему платы его" (Иер. 22. 13).

Изменено 6 августа, 2020 пользователем Державник

[Sergey Pro!!]

В 31.07.2020 в 14:23, Державник сказал:

Россию, ещё в 1911 году имевшую официальную ядерную программу.

Вот ядра от той ядерной программы 1911 года.

[Обычный]

Чубайс о советской власти:

 

Цитата

Это начиналось с утреннего включения радио и бодрого голоса с такой специальной омерзительной советской интонацией: "Здравствуйте, товарищи! Начинаем утреннюю зарядку!" Высоцкий Владимир Семенович, "Песня про зарядку" - помните? "Не страшны дурные вести - начинаем бег на месте". Это суть мерзости советской власти.

Сутью власти и всей советской жизни было продвижение вранья, серости, пошлости, лицемерия и остановка лучшего, индивидуального, яркого, свободного - при том, что на словах все, разумеется, было диаметрально противоположным.

 

Полет Гагарина и другие успехи в научно-технической сфере, победа СССР в Великой Отечественной войне -  это, безусловно, исторические события глобального масштаба. Но до сих пор мало кто в стране понимает, какая цена была за них заплачена.    

 

Если же брать позднюю советскую власть, советскую жизнь, что там было хорошего? Наверное, невысокий уровень злобности, агрессии, хотя хулиганов и преступников было предостаточно. И даже плакат про дружбу народов не сразу воспринимался как абсолютное вранье. Но когда в стране при Брежневе 18 лет не происходит ничего - все сглаживается, все стирается, все закругляется, все такое немножко ватное.

 

Кто-то мог от этого абстрагироваться, а кто-то нет. Нет, если ты всерьез собираешься что-то сделать для страны. Если ты хоть чего-то собрался делать в своей жизни советской - тебе нужно быть членом ВЛКСМ, а потом тебе нужно быть членом КПСС. Иначе просто 90 процентов видов деятельности - по крайней мере, для людей с высшим образованием - закрыты. Как только ты стал членом КПСС, ты должен принимать участие во Всесоюзном ленинском коммунистическом субботнике, должен слушать "Ленинский университет миллионов", должен проходить партучебу. Должен делать много такого, что к концу 80-х всеми воспринималось как абсолютная дичь, полное вранье, абсолютное… дальше у меня уже нецензурные слова идут по этому поводу. Но все это делали, потому что понятно было, что Советский Союз еще лет на 500, и это придется делать.

 

Что касается института, то мне всё время казалось, что жизнь никак не начнется и проходит зря. У меня было только одно чувство: когда же закончатся все разговоры и, наконец, удастся заняться каким-то нормальным полезным делом?

 

Вот у вас страна, 250 миллионов человек, которая не способна производить конкурентоспособную продукцию и у которой неконвертируемый рубль. Вам нужно ее кормить, а в стране развалено сельское хозяйство. И не потому, что плохо освоены земли, а потому, что кулаков "замочили" 70 лет назад. А вы его не можете починить, это сельское хозяйство, потому что оно в принципе никогда не будет работать при советской власти. Но как-то народ прокормить надо - что вы делаете? Вы продаете нефть и газ и покупаете зерно. Объемы импорта зерна в стране достигали 25 миллионов тонн в год. У нас сейчас в России экспорт зерна 20 миллионов тонн, а в СССР был импорт 25 миллионов.

 

Дальше у вас падает цена на нефть. Вам не на что еду купить. Напоминаю - рубль неконвертируемый! Что делает советская власть с 85-го года? Начинает брать кредиты у коммерческих банков. С удовольствием дают: СССР - надежный заемщик.  А с 88-го уже и отдавать-то нечем. Покачнулась кредитоспособность заемщика. Тогда следующий шаг - суверенные кредиты. Не в коммерческих банках, а у государств.

 

Как только вы взяли суверенный кредит - у вас появляется политическая зависимость. А тут, понимаешь, в Польше нужно военное положение вводить, потому что, понимаешь, "Солидарность" разбушевалась. Но у вас кредит. И Германии, как кредитору, танки в Польше очень не нравятся. Выбирайте: вы будете кормить свое население - или будете танки в Польшу вводить, как ввели в Чехословакию в 68-м году?

 

Своя рубашка ближе к телу. Не ввели. И понеслась: ГДР отвалилась, Польша отвалилась, соцстраны полетели в разные стороны, Варшавский пакт распался - и дальше уже необратимо. А в пусковом механизме - падение цен на нефть.

 

Когда в стране семьдесят лет лучших бьют по голове, причем первые сорок лет бьют насмерть, - это не может не сказаться. В стране сначала была уничтожена лучшая часть крестьянства - кулаки; потом - лучшая часть военных: Тухачевский, Блюхер...; потом - лучшая часть научной интеллигенции: тот же Вавилов...; и так - вплоть до 50-х годов - постановление о журналах "Ленинград" и "Звезда" - Ахматова, Зощенко... То есть поколение за поколением лучших уничтожали - это не может не сформировать совершенно определенное отношение к жизни у большинства граждан.

 

Я помню разговор в трамвае двух молодых людей лет двадцати пяти: "Слушай, ты где работаешь?" - "В НИИ таком-то". - "Сколько тебе платят?" - "120 рублей". - "Слушай, ты полный идиот. У тебя же что-то делать надо, а я работаю в институте таком-то, мне платят 110 - зато  вообще ничего не надо делать!".

 

Это же фундаментальная вещь. Это отношение не только к работе - это отношение к жизни: ничего не делать в принципе - и что-то получать при этом, чтобы жить. Это штука очень серьезная, это основа исторической общности под названием советский народ.

 

У этой исторической общности, помимо тех негативных компонентов, о которых я сказал, конечно же, был и уникальный позитив. Например, креативность. Есть такое выражение: способный, но ленивый. Вот я считаю, что слово "но" нужно убрать и поставить слово "и". Способный и ленивый - это, в некотором смысле, одно и тоже. И в этом смысле даже тогда, в мрачные советские годы, способности, креативность советского народа была очень высокой.

 

А вы заметили, что слово "шестидесятники" существует, явление много раз описано и исследовано, а слов "семидесятники" и "восьмидесятники" не существует? Не задумывались, почему? А вот у меня есть своя версия ответа, тем более что это - мое поколение. Потому что их не было. Это два поколения, через которые переехала брежневская эпоха. Эпоха, когда ничего не происходило. Ничего не происходило ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду, ни в пятницу. Ни в этом году, ни в следующем. Ни через десять лет, ни через пятнадцать - ничего не происходило. А в 60-е происходило, и много чего. В моем понимании, пик советской власти пришелся примерно на середину 60-х. А с этого момента она стала "съезжать". Поворотный момент - 68-й год, ввод войск в Чехословакию. И в человеческом смысле, и в смысле экономики, в смысле промышленности, в смысле науки и техники, в смысле веры народа в свою страну.

http://strana.lenta.ru/russia/chubais.htm

[Нуфимокс]

открытка 1939г. 

[Обычный]

Значит, борьба за социализм - есть сатанизм. Сами же признаются.

[Niels]

35 минут назад, Обычный сказал:

Значит, борьба за социализм - есть сатанизм.

Нет. Сатанизм - это тоже своего рода религия.

[Обычный]

6 часов назад, Niels сказал:

Нет. Сатанизм - это тоже своего рода религия.

Значит, борьба за социализм (в понимании большевиков/коммунистов) - это религия.

[Нуфимокс]

ну вы что надпись на знаке СВБ  даже не перевели ? СОЮЗ ВОИНСТВУЮЩИХ БЕЗБОЖНИКОВ .

https://ru.wikipedia.org/wiki/Союз_воинствующих_безбожников

[Обычный]

13 часов назад, Нуфимокс сказал:

ну вы что надпись на знаке СВБ  даже не перевели ? СОЮЗ ВОИНСТВУЮЩИХ БЕЗБОЖНИКОВ .

https://ru.wikipedia.org/wiki/Союз_воинствующих_безбожников

Ну вот я и говорю: если борьба против религии - борьба за социализм, значит социализм - борьба против Бога.

Но хотелось бы другое спросить... где теперь все эти союзы - союз воинствующих безбожников, союз советских социалистических?

[Sergey Pro!!]

4 минуты назад, Обычный сказал:

Ну вот я и говорю: если борьба против религии - борьба за социализм, значит социализм - борьба против Бога.

не против Бога а против всех богов, духов, дьяволов, ангелов и др.

6 минут назад, Обычный сказал:

Но хотелось бы другое спросить... где теперь все эти союзы - союз воинствующих безбожников, союз советских социалистических?

Нету союза советских социалистических. Но ведь и бога нету.

6 минут назад, Обычный сказал:

Но хотелось бы другое спросить... где теперь все эти союзы - союз воинствующих безбожников, союз советских социалистических?

Нету союза советских социалистических. Но ведь и бога нету.

[Niels]

7 часов назад, Обычный сказал:

если борьба против религии - борьба за социализм

Нет. Борьба против религии и социализм - не связанные друг с другом вещи. Шведский социализм как-то обошелся без борьбы против религии. Польский тоже.

[Нуфимокс]

11 часов назад, Обычный сказал:

Ну вот я и говорю: если борьба против религии - борьба за социализм, значит социализм - борьба против Бога.

Но хотелось бы другое спросить... где теперь все эти союзы - союз воинствующих безбожников, союз советских социалистических?

Ты всё очень прямолинейно воспринимаешь ,капитал против которого были социалисты существовал в сотрудничестве  с религиозными организациями , социалисты делали другу систему  где  простой человек не зависит от высших сил ,а приобретя коммунистическое сознание может стать частью слаженного механизма , я даже читал советскую книгу ,которая называлась "что будет после окончательной победы коммунизма" , предлагались другие уровни очищения уже очищенного коммуниста 

[охта]

[форумчанин]

 

[форумчанин]

 

Изменено 15 октября, 2020 пользователем форумчанин

[форумчанин]

ВКП(б)/КПСС — это партия эксплуататоров

 

 

[форумчанин]

[Нуфимокс]

2 часа назад, форумчанин сказал:

фальшивка

[форумчанин]

Сталин принял (у Ленина) Россию с сохой, а оставил... с сохой. Много фото

 

https://nampuom-pycu.livejournal.com/386553.html

 

 

[форумчанин]

Корыто: как в СССР радости жизни прилагались к должностям

 

Цитата

Сто лет назад, в сентябре 1920 года, председатель Совета народных комиссаров В.И. Ленин распорядился обеспечить «ответственных работников» санаторно-курортным лечением, чуть раньше продовольственные пайки избранным категориям товарищей были оформлены административной директивой. Так и сложилась система: главная привилегия высших советских чиновников — радости жизни — прилагалась к должности.

В будние дни часов в шесть-семь вечера улица Грановского заполнялась черными «волгами», приезжали и «чайки», положенные министрам. Высшие чиновники заходили в подъезд без вывески с озабоченным видом, а выходили с большими свертками, одинаково упакованными в плотную желтую бумагу и перевязанными бечевкой.

На улице Грановского располагалась столовая лечебного питания, она на протяжении многих десятилетий снабжала советскую номенклатуру продуктами, которые в обычных магазинах нельзя было купить ни за какие деньги. Номенклатура начиналась с заведующего сектором ЦК КПСС, первого секретаря столичного райкома партии, члена коллегии союзного министерства, заместителя главного редактора крупной газеты...

В решение секретариата ЦК о назначении на высокую должность вписывалась ключевая фраза: «и распространить на него право пользования столовой лечебного питания и Первой поликлиникой 4-го главного управления при Минздраве СССР».

Заветная книжечка

Прикрепленный к столовой лечебного питания вносил в кассу 70 рублей и получал взамен маленькую белую книжечку с отрывными талонами на обед и ужин — на каждом талоне стояло число.

На улице Грановского находилась и реальная столовая, которую в 1930-е годы посещали крупные кремлевские чиновники и старые большевики. Но уже в 1970-е годы там мало кто обедал, в основном пенсионеры союзного значения приходили с судками за готовыми обедами.

Обладатели заветной книжечки приобретали по талонам продукты. Там, например, можно было получить зеркального карпа, копченый язык, экзотические фрукты и свежеиспеченные пироги. Все продукты были сгруппированы в обеденные и ужинные комплексы. Например, на один ужинный талон можно было получить полкило сосисок, полкило настоящей докторской колбасы и кусок сыра, а на два обеденных — немалую порцию парной говяжьей вырезки, которую советские люди старшего поколения не видели много лет, а молодежь не видела никогда.

Там же находилась парикмахерская. Стригли не очень хорошо, работал всего один мастер, но это считалось весьма престижно — постричься на улице Грановского, а заодно повидать сливки общества и себя показать.

Столовую посещали только сами чиновники. Жен и детей начальников не допускали хмурые вахтеры. Членам семьи разрешалось отовариваться в двух филиалах столовой лечебного питания, один из которых находился во дворе знаменитого Дома на набережной.

Министры получали не одну книжечку, а две, что позволяло взять двойное количество продуктов. А высшее руководство вообще не показывалось в магазине. Достаточно было продиктовать обслуживающему персоналу, что именно нужно, и все доставляли на дом. Этим ведало девятое управление КГБ.

Клубника для наркома

В Советском Союзе считалось, что средства производства — да и вообще всё в стране — это общенародная собственность, то есть принадлежащая всем членам общества. Но понятие «общенародная собственность» — фикция. Единственным собственником был государственный аппарат, руководители партии и правительства, которые всем единолично и бесконтрольно распоряжались.

Чиновники получали прибавочный продукт в форме разнообразных привилегий, имея доступ к спецраспределителям, спецмагазинам, спецбуфетам, спецбольницам. Прибавочный продукт откровенно именовался «корытом». Появилось все это сразу после того, как большевики взяли власть. Ленинская попытка построить коммунизм разрушила экономику России. Но то, что народ голодает, не беспокоило. Заботились только о себе.

Нарком по иностранным делам Георгий Чичерин, который не так сильно, как другие высшие чиновники, был озабочен устройством своего быта, пожаловался члену политбюро Льву Троцкому: «Все журналисты сбежали за границу от голода, я же сбежать за границу не могу и потому дошел до крайней слабости и постепенно гасну».

Удивленный Троцкий перебросил письмо председателю Совнаркома с короткой припиской: «Тов. Ленину. Неужели нельзя накормить Чичерина?»

5 мая 1921 года Ленин написал управляющему делами наркомата по иностранным делам Павлу Горбунову:

«Нельзя ли обеспечить Чичерина питанием получше? Получает ли из-за границы он "норму"? Как Вы установили эту норму и нельзя ли Чичерина, в виде изъятия, обеспечить этой нормой вполне, на усиленное питание?»

Вечером Горбунов ответил:

«Я впервые узнал о таком трагическом положении с довольствием тов. Чичерина. Сегодня ему доставлены все продукты для обычного стола, а с завтрашнего дня будут регулярно доставляться молоко, яйца, шоколад, фрукты для компота и прочее. Дано одному товарищу следить, чтобы все было, а на себя я беру ответственность за проверку и недопущение недохватов в будущем».

Власть заботилась о том, чтобы руководящие кадры не голодали, не мерзли и по возможности ни в чем не испытывали нужды. Так возникла система кремлевских пайков, отмененная только при Горбачеве.

14 июня 1920 года утвердили в голодающей стране «совнаркомовский паек». На месяц (в фунтах, 1 фунт — 400 граммов): сахара — 4, муки ржаной — 20, мяса — 12, сыра или ветчины — 4. Два куска мыла, 500 папирос и 10 коробков спичек. Наркомам и членам политбюро — еще и красная и черная икра, сардины, яйца, колбаса, масло.
Директор крупной библиотеки вспоминала, как оказалась в кремлевской квартире одного из наркомов: «Нарком с женой сидели за письменным столом, на котором стояла большая плетеная корзинка со свежей клубникой. Из-за разрухи я уже несколько лет не видела клубники. А тут целая корзинка, да еще в апреле!»

Империя материальных благ

С годами сформировалась целая система привилегий. Рубли как таковые чиновников мало интересовали: покупать, собственно, было нечего — магазинные полки пустовали. В извращенной системе бюрократического государства и дефицитной экономики значение имела должность, к ней прилагались материальные блага: квартира, машина, дача.

Секретарю ЦК была положена охрана из трех человек, «зил» с радиосвязью и большая дача с обслуживающим персоналом: два повара, четыре официантки, два садовника. Дачу охраняли. На даче — кинозал, библиотека, теннисный корт, сауна, оранжерея, сад.

Секретарь ЦК мог заказывать продуктов на 200 рублей. Это были номинальные цены, потому что получаемых на базе продуктов хватало и на большую семью, и на то, чтобы достойно принимать гостей. У всех секретарей ЦК были личные повара, и им приносили в кабинеты специально для них приготовленные блюда.

Всем этим (кроме охраны — это дело КГБ) ведало управление делами ЦК. Оно руководило империей распределения благ в Советском Союзе. В империю входили спецбазы продовольственных и промышленных товаров. Существовали не только ателье и мебельные цеха для начальства, но даже и аффинажный заводик, где жен начальства радовали золотыми кольцами и другими ювелирными изделиями.

Управление делами заведовало и спортивно-оздоровительным комплексом в доме приемов на Ленинских горах. Он был предназначен для высшего партийного руководства, но сами престарелые члены политбюро ни плавать в бассейне, ни играть в теннис не были приучены. Здесь занимались спортом их дети и внуки.

Высокопоставленные чиновники приохотились ездить за границу, посылали туда детей работать, с видимым удовольствием приобщались к материальным достижениям современного капитализма. В Подмосковье строились роскошные по тем временам дачи, на улицах Москвы появились новенькие иномарки. Чиновная знать охотилась за модной живописью и антиквариатом.

Власть заботилась и о духовной пище для аппарата. Существовала театральная касса, снабжавшая высших чиновников и их семьи билетами на любые спектакли, специальная книжная экспедиция, которая обеспечивала начальство книгами (в ЦК была еще своя отдельная экспедиция), и даже специальная книжка с отрывными талонами, которая позволяла ее обладателю раз в пять дней приобрести два билета в любом кинотеатре, но не позднее чем за полчаса до начала сеанса.

Кремлевская медицина

Появилась и кремлевская медицина, существующая и по сей день. Сначала в Кремле установили два зубоврачебных кресла. В 1918 году нарком здравоохранения Николай Семашко и управляющий делами Совнаркома Владимир Бонч-Бруевич подписали «План организации санитарного надзора Кремля», чтобы позаботиться о здоровье наркомов и членов ЦК.

Ленин считал, что лечиться надо за границей. Когда заболел заместитель председателя Совнаркома Алексей Рыков, велел отправить того в Германию. 26 мая 1921 года обратился к его жене, Нине Семеновне:

«Ну где в Ессентуках у нас хорошее лечение? Явный вздор! Будет хаос, бестолочь, неустройство, усталость, а не лечение, дерганье нервов, обращения местных работников. Он упрямится, не хочет в Германию. А там 2–3 месяца стоит 4–5 у нас. Будет изоляция, отдых, корм, лечение по науке строгое».

Ленин распорядился, чтобы питерский комитет партии открыл дома отдыха в Эстонии и Финляндии мест на 20–30. Политбюро постановило: «Создать при СНК СССР специальный фонд в размере 100 000 рублей для организации отдыха и лечения ответственных работников».

31 января 1924 года на пленуме ЦК Климент Ворошилов сделал доклад «О здоровье партверхушки». Началось создание особой, разветвленной системы медицины для высшей номенклатуры. Управление делами Совнаркома оборудовало подмосковный дом отдыха для наркомов и членов коллегии наркоматов.

Новую политическую элиту уже не так сильно интересовала мировая революция или даже социалистические преобразования в стране, сколь они были заняты продвижением по службе и получением льгот и привилегий.

Включенные в номенклатуру пользовались поликлиниками, больницами и санаториями 4-го главного управления. Лучшей считалась Первая поликлиника на Сивцевом Вражке. На огромной территории раскинулась Центральная клиническая больница, ставшая известной после того, как там часто лежал президент Ельцин. При Брежневе построили еще и спецбольницу с поликлиникой на Мичуринском проспекте — для старшей номенклатуры.

Санаторий в подмосковной Барвихе считался самым комфортабельным и престижным в системе 4-го главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. Хотя санаториев и домов отдыха для начальства было много — от Рижского взморья до Сочи, от Курской области до Валдая, в советские времена все предпочитали Барвиху.

Мягкий климат средней полосы, показанный практически при любом заболевании, близость Москвы, большие комнаты, хорошее диетическое питание и настоящая медицина — это привлекало отдыхающих даже не в сезон. Получить путевку в Барвиху было особой честью. Здесь отдыхали высшие начальники. Менее высоким чиновникам в путевке отказывали.

Потерять столовую лечебного питания, как и возможность лечиться в 4-м управлении при Министерстве здравоохранения СССР, было настоящим горем для чиновника и его семьи.
Как только недавний член политбюро и первый секретарь ЦК компартии Украины Петр Шелест был переведен в Москву в Совет министров, его родственники, оставшиеся в Киеве, лишились возможности получать продукты со специальной базы. Система была такая: семьи секретарей республиканского ЦК составляли список того, что им нужно — от свежей клубники до икры,— и заказанное доставляли на дом.

«Открепили моих от спецбазы,— сокрушался Шелест.— Подлецы, что они делают? Этого ведь ни забыть, ни простить нельзя».

Столкновение с неприятными реальностями жизни было у самого Шелеста еще впереди. В правительстве он проработал недолго. Ушел на пенсию. На следующий день: «Телефоны отрезали, газет не присылают, от продуктового магазина открепили, машину отобрали».

Иван Мозговой, избранный секретарем ЦК на Украине, наивно-прямолинейно спросил одного из коллег по аппарату:

— Чего вы так держитесь за свое кресло? Вам уже под семьдесят. Месяцем раньше уйдете, месяцем позже — какая разница?

Наступила пауза. Потом, сжав ручки кресла, тот ответил:

— Да я буду сражаться не только за год или месяц в этом кресле, а за день или даже час!

Через несколько лет, когда самого Мозгового лишили должности, он понял, почему никто по собственной воле не уходит с высоких постов.

Служебную дачу после освобождения с должности требовалось очистить в трехдневный срок. Жена Леонида Смирнова, который долгие годы был заместителем председателя Совета министров СССР по военно-промышленному комплексу, не выдержала унижения и в этот трехдневный срок умерла от инфаркта. Заместителям председателя правительства полагались двухэтажные, хорошо обставленные дачи со всеми удобствами и с обслуживающим персоналом.

Увесистый пакет

Помимо общесоюзных высшим чиновникам положены были и ведомственные привилегии. Когда началось дело бывшего министра внутренних дел Щелокова, то страна узнала о спецмагазине, в котором продавались недоступные простым гражданам импортные товары: магнитофоны, телевизоры, обувь, одежда.

Формально магазин предназначался для оперативного состава. Фактически им пользовалась семья министра и его замы. Бывший заместитель министра внутренних дел не без гордости говорил мне, что ассортимент товаров в магазине МВД был лучше, чем в знаменитой 100-й секции ГУМа, где закупали импортные товары представители высшей номенклатуры.

Система номенклатурных благ распространилась на всю страну вплоть до райкома партии (в меньших, разумеется, масштабах). В областных центрах существовали спецполиклиники с больницами, продовольственные базы и спецстоловые, куда пускали по пропускам с фотографией.
Обком партии и облисполком располагались в одном здании, но в столовой работники двух учреждений часто расходились по разным залам. Партийцы, как высшая власть, питались отдельно от советской власти. И еще был зал для самого высокого начальства. Отобедав и загрузив увесистый пакет с продуктами для семьи в багажник черной «волги», областные и районные начальники возвращались на рабочее место, чтобы объяснять согражданам, какое им выпало счастье — жить при развитом социализме.

Когда в новой России началась приватизация и вообще новая экономическая жизнь, страна ахнула:

— Откуда взялась целая армия «прихватизаторов», коррупционеров и воров? Вот к чему привела утрата идеалов, бездуховность…

Бесконечное лицемерие и откровенное стремление любыми путями украсить свою жизнь сформировали спаянный класс советских чиновников, жаждавших обогащения. Барство, возмущающее общество, зародилось именно тогда. После потрясений 1991 года они первыми обнаружили, какие замечательные возможности открывают новые времена.

Леонид Млечин

https://www.kommersant.ru/doc/4466057

[форумчанин]

Искренние воспоминания о 1970-х: "Душевный дискомфорт был постоянным. Ложь страшная везде"

 

Павел Петрович Пырков (1941-2017). В 1970—1980-е годы работал в психиатрической больнице № 14 Красногвардейского района Москвы и в психоневрологическом диспансере № 10. Ниже размещен фрагмент его воспоминаний об эпохе Застоя в СССР. Текст приводится по изданию: Дубнова М., Дубнов А. Танки в Праге, Джоконда в Москве. Азарт и стыд семидесятых. — М.: Время, 2007.
 

Цитата

На одну зарплату прожить было нельзя: оклад — 70 рублей. Приходилось работать на полторы ставки. И вот после своей основной работы еще идешь в другое место, на три-четыре часа. Так что рабочий день длился с восьми утра до девяти вечера. Плюс дорога. Так что на культуру оставались только выходные. Но на вторую работу можно было идти только с разрешения «общественного треугольника» основного места службы: партком, местком и администрация. Обсуждают, унижают, анализируют твое поведение, а потом: ну ладно уж, разрешим ему после работы еще поработать... В кафе мы не ходили, в рестораны тоже. Это было не по карману. Но заходили в кафетерии — такие забегаловки, где кофе стоил пять копеек, десять копеек. Или любили попить водички из автомата — три копейки с сиропом, одна копейка — без сиропа. Машины эти работали на хороший удар кулаком.

ДЕФИЦИТ

Я помню талоны на одежду в семидесятые. Чтобы купить дубленку, выдавали на 40 человек один талон, и мы тянули жребий. Однажды мне повезло. Но как потом прийти в ней на работу? Позор. Зависть. На тебя все смотрят как на врага. Так и провисела дубленка дома, в шкафу. Помню, жене выпал талон на палас, и мы заняли денег и поехали в Бибирево. Выбирать было не из чего, рисунок был один только. Отрезали нам два на три метра, и около магазина — толпа желающих, приехавших с юга: мы дадим денег в два раза больше, отдайте палас! Но мы не согласились. И пока везли этот палас в метро, к нам все время приставали: продайте, продайте... Очень унизительно было, неприятно. В начале перестройки профессора стояли в очереди за ботинками в магазине «Лейпциг». Долго стояли, часа три. А когда зашли — выбрать нечего было, нужные размеры закончились.

У меня лечилась одна директорша универмага, и однажды она мне позвонила и сказала, что завтра к ним поступят кожаные перчатки, то ли чешские, то ли венгерские. Говорит, я вам оставлю. Я к ней приезжаю, и она в кабинете из-под сейфа, с пола достает перчатки. На второй день я, радостный, иду в поликлинику на работу, кладу перчатки в наружный карман пальто, Сдаю в гардероб. После смены пальто получаю — а перчаток нет. День всего походил в новых перчатках. Скандал не устроил, да чего там... Все из-под полы покупали. Мне пациент рассказывал: ему нравился рок, и вот он купил из-под полы у спекулянта пластинку, последние деньги отдал. Пришел домой, поставил — а там речь Брежнева. Он в ярости выбегает на балкон, кричит что-то, топчет, давит пластинку — и его забирают. За оскорбление власти.

ПАРТИЯ

В партии я не был, не хотел. Мне не нравилась эта идеология: была большая разница между тем, что партия говорила, и тем, что она делала — спецмашины, спецзаказы, спецсанатории, оборудование шикарное в партийных больницах, — словом, спецжизнь. Многим членство в партии нужно было для карьеры: например, аспирантам, у которых скоро защита. Кому-то нужна была квартира, а быть членом партии при распределении жилья — дополнительный плюс. Протестовать невозможно было. Мы все были воспитаны на марксизме-ленинизме. Если будущий врач не сдаст шесть экзаменов по общественным наукам, не получит диплома. Но душа этого никак не принимала... Я не верил ничему, что они говорили, печатали. Я считал, что все вопросы по управлению экономикой вполне могли решаться Совмином: там были специалисты, отраслевики...

В Мавзолее был один раз — студентом. Вижу — все идут, огромная очередь. Я встал. Надо же посмотреть хоть раз. У меня оказалось свободное время, а в кейсе всегда лежала книжка. Пока дошел, прочел страниц 200, кажется. Зашел, посмотрел. Мне, как врачу, смотреть на труп уже тогда было неинтересно. Помню чувство жалости: ну что ж его не похоронят никак... Интерьер посмотрел, охрану. А сзади подталкивают: не стой, не останавливайся... На демонстрации я ходил. Там заставляли флажками махать, и вот стараешься, чтобы флажок тебе не достался. Не хотелось его нести, потом еще ехать с ним... Врачам не давали отгулов за демонстрацию, видимо, считалось, что мы так проявляем свой патриотизм...

Однажды мне нужно было попасть в одно место, и я решил поехать на троллейбусе. Мы проехали Институт педиатрии, Черемушкинский рынок, а дальше начинается Ленинский проспект. Так нас заперли в троллейбусе на четыре часа! Какой-то король проезжал. Жара, окна закрыты, троллейбус битком набит народом — и никого не выпускают: вдруг ты террорист, специально подкрался? Вся дорога забита машинами, все сидят, молчат, ждут. С тех пор я всегда избегал этого маршрута... Про диссидентов я знал: у меня был приемник «Рекорд», слабенький, но он ловил и «Голос Америки», и «Свободу». Я услышал «20 писем другу» Светланы Алилуевой, услышал о Солженицыне — что его посадили несправедливо. И помню публикацию в «Правде» — вырванные фразы, оборванные цитаты из «Августа 1914 года». Это был полный разнос, обвиняли в антисоветчине. Мол, автор не достоин жить на свете.

Было очевидно, что высылка несправедлива. Но я понял, что там он спасется — это лучше, чем превратиться в лагерную пыль. Я застал пациентов, которых психиатры спасли от сталинского ГУЛАГа. Эти люди десятилетиями находились в больницах, но они не производили впечатления душевнобольных. Я в те годы был студентом, ничего в психиатрии не понимал, но эти пациенты очень отличались от остальных. Среди них были художники, они писали огромные полотна. Наверное, были и писатели. Но писать им не разрешалось... Самиздат ко мне не попадал. Мне только дали на два дня ксерокопию «Доктора Живаго», но трудно было прочесть за такое короткое время. И еще я читал «Один день Ивана Денисовича».

На работе я был осторожен. Если кто-то что-то говорил, это сразу становилось известно парторгу. Этот парторг решал, пускать вас в Варшаву, например, или нет. А я ни разу не был за рубежом. Поэтому на работе я особенно не разговаривал — а то парторг еще сочтет, что ты политически незрелый, много говоришь... Да и некогда было разговаривать: ты постоянно в палате, диалоги с пациентами, оформление документации. Очень мало свободного времени... Так что дома было одно, а на работе — совсем другое. Душевный дискомфорт был постоянным. Ложь страшная везде. У меня отец погиб под Калугой в феврале 1943 года, написали: «Без вести пропал». Как это? Он что, молекула? Там же командиры были... Лозунг «Никто не забыт» был сплошным лицемерием. Отца моего забыли сразу же после боя...

Расслабляешься, когда уезжаешь с детьми за город, на природу. Или когда «культурно отдыхаешь». Культура не была частью жизни каждого человека. Один может футбол смотреть два часа, а я этого никогда в жизни не делал. Я не понимаю этого кайфа. Футболом надо заниматься, а не смотреть. Если есть время — лучше встань на лыжи и покатайся полтора часа. Мой кайф был в том, чтобы увидеть новое.

КИНО

На Старом Арбате был кинотеатр «Наука и знание», где-то между Вахтанговским театром и МИДом. Там шли очень интересные документальные фильмы, билет стоил 10 коп. Каждые три дня — новый фильм: исторический, познавательный. А в подвале кинотеатра был дешевый буфет: три копейки чай, десять копеек булочка. И если я оказывался в тех краях, то обязательно заходил. Я помню, как на территории ВДНХ слева была круговая кинопанорама. Круглый зал, вокруг 20 или 30 огромных экранов, и на них проецируется фильм. Ты стоишь в центре этого зала и будто становишься участником фильма. Например, показывают, как машина едет по городу. И чувствуешь себя так, будто сидишь в этой машине. Вдруг — красный свет. И все зрители дружно делают шаг вперед, «чтобы удержаться».

Суперэротичный фильм был «Мужчина и женщина», его показывали в кинотеатре «Мир» на Цветном. Мы очень долго стояли в очереди за билетами... А перед этим вышел на экраны «Человек-амфибия»: там были очень интересные подводные съемки. У меня родственник работал в Госкино, так что была возможность ходить на официальные программы кинофестивалей. Я смотрел по четыре фильма в день. На время фестиваля я оставлял работу по совместительству, и с шести вечера до часу ночи смотрел кино. Однажды рядом со мной оказались Сергей Герасимов с супругой. Они проговорили весь фильм: обсуждали, как играют, как надо — не надо... Конечно, они мне мешали, но было очень интересно смотреть на их реакцию. А впереди сидел Даль Орлов. И я на тех фестивалях понял, какой это труд смотреть фильмы, и еще общаться, обсуждать. Изо дня в день, 12 дней.

А меня эти фильмы привлекали еще и видами заграничной жизни. Когда ни разу не был в чужой стране, а видишь только снимки из газеты «Правда», как бомжи ищут что-то около мусорных контейнеров, или демонстрации... И тут нам показывают настоящий Париж: пактам народ ходит, во что одет, как они на лужайках, на газонах лежат, из бутылок пьют, никто ни с кем не ругается... Это было симпатично, приятно смотреть. Улицы чистые. Очень отличалось от нашей реальности. А у нас, я помню, попробуй зайти в метро в трениках — тут же мент остановит: почему одежда не соответствует? О шортах и говорить нечего. Попробуй пить из горла воду, тут же тебе сделают замечание: мо мол, нарушаете общественный порядок, гражданин! И ни в одной стране, кроме нашей, я не видел бородатые от объявлений стены и столбы.

КНИГИ

Помню, как сложно было подписаться на приложение к журналу «Огонек»: тоненькие белые книжечки, серия «Библиотека “Огонька”». Подписка была ограничена, и преимущество имели те, у кого была подписка на сам журнал. И вот подписываешься на «Огонек» и становишься, уже с квитанцией, в очередь. Объявляют, что подписка будет в такой-то день. Приходишь — нет подписки. И ходишь потом каждый день, узнаешь: началась подписка или нет. И если повезет, получаешь квитанцию на получение нескольких брошюрок. Чтобы получить подписку на книги через магазин, то ночуешь около магазина, зима, лето — неважно. Он открывается утром в 10.00, и если ты попал в число первых десяти-двадцати человек — тебе повезло. Идешь с паспортом, оформляешь предоплату, получаешь квитанцию.

И потом ждешь извещение с почты. После на почте доплачиваешь — и тебе вручают том. Я читал три-четыре газеты: «Правду», «Социалистическую индустрию», «Литературку». И «Неделю». Ее почему-то нельзя было выписать, так что мы ходили «ловить» ее к киоску. В каждый киоск привозили 10—15 штук, в определенный день после обеда ты идешь к «Союзпечати» и ждешь. Всегда было шесть-семь таких желающих. Такая радость была, если удавалось купить. А то еще могли в этот день не привезти... Собираем, упаковываем макулатуру: газеты, пакеты, коробочки распрямляем. Связываем. Несем. Приходим — пункт закрыт, почему — неизвестно. Но «Женщину в белом» Коллинза за 20 кг макулатуры я все-та- ки получил. У меня дома около 4 000 книг. Библиотека. Я покупал альбомы по искусству— по 15, 25 рублей. Выкраивал как-то. Но рестораны, кафе, такси — это было уже не для меня. Покупал всегда две-три книги. Одинаковых. Привычка была. Потом их дарил.

ТЕАТРЫ

В театры я ходил смотреть на артистов. Сама театральность меня не очень привлекала, все казалось ненастоящим, не про жизнь. Я смотрел «Турандот» в Вахтанговском с Яковлевым и Борисовой, смотрел Смоктуновского во МХАТе, Менглета и Папанова — в Сатире. На Таганке посмотрел три спектакля, но Высоцкого на сцене не видел. Зато я все вещи прослушал в Кремлевском Дворце съездов: билеты по 50 копеек, почетный балкон. Самые дальние места, зато отличная акустика и все видно.

ВЫСТАВКИ

Однажды я попал на выставку гравюр XVII века. Так я получил такое удовольствие... Я же нигде их до этого не видел! Глазунова первый раз посмотрел в Манеже в 1973 году. Огромную очередь отстоял. Еще поразили выставки Коненкова и Пластова. А на «Джоконду» я не попал. Я ее позже посмотрел в Лувре. Почему ходил? Душе нужна пища. Душе хочется красивого. Скульптура Микеланджело — реальная, близкая, понятна. Чтобы понять сюрреализм, нужно затратить много душевных сил, долго на эти картины смотреть невозможно. Мне же всегда нравилось красивое и реалистичное искусство, оно для меня и понятней, и приятней.

МУЗЫКА

Мы все время слушали классику на пластинках. Чайковский, Шопен. И на концерты ходили. Мне очень нравился гитарист Иванов-Крамской. Один раз случайно увидел его афишу, пошел — и очень понравилось. Однажды я попал на концерт Мирей Матье. Первое отделение она пела, а второе было отдано французскому варьете. Это было роскошное зрелище, и главное — неожиданное. А на Анну Герман не попал. Она прилетала в Москву, была уже после травмы, и у меня было два билета... Но как раз в это время приехал мой друг из Гродно, и я ему билеты отдал. Кто же знал... Она моя любимейшая певица. Я часто приглашал актеров и певцов к пациентам в больницу. Сначала сам шел на концерт, и если мне нравилось, то шел за кулисы и приглашал провести сеанс музыкального лечения. Бесплатно. И никто никогда не отказывался.

https://von-hoffmann.livejournal.com/715679.html

[форумчанин]

Всем, сочувствующим советской власти посвящается. Из воспоминаний заключенной Тагиллага Натальи Нифантьевны Протопоповой (в 17 лет она была осуждена за письмо Сталину в защиту невинно осужденного отца):

 

Цитата

«Тагиллаг — очень большой лагерь, там было около двадцати шести участков на строительной площадке Нижнетагильского металлургического завода в радиусе от 30 до 200 километров. Это была гигантская стройка, на которой работали десятки тысяч заключённых. Но в самом городе не было участков, все они располагались в окрестностях Нижнего Тагила, в местах, где строились новые цеха и заводы. Там в основном находились заключённые, осуждённые по статье 58 пункт 10 — “антисоветская агитация”. А по другим пунктам, допустим “шпионаж” или “измена родине”, отправляли на Колыму, и верующих туда же отправляли — на Колыму, в Воркуту. Тагильский лагерь ещё терпимый был по условиям, не из самых страшных. Это огромная стройка, и нужно было давать объёмы работ, выполнять планы, вводить объекты. Поэтому там старались максимально использовать рабочую силу, а когда люди истощались, то просто умирали на рабочих местах или в бараках. Экзекуций и расстрелов у нас почти не было. Побегов тоже практически не бывало. Один раз по “лагерному радио” передали, как работяга[1] не выдержал этой, жизни и пошёл на явную смерть. Он перебросил доску в запретную зону и имитировал побег. Ну, его пристрелили сразу. И только однажды привезли в лазарет целую машину стрелянных “мужиков”[2]. Они напали на конвой и хотели бежать, но неудачно, — и их постреляли.

 

На участке были поставлены деревянные бараки, каждый барак назывался “колонной”: колонна номер первый, второй и т. д. Начальником этой колонны был кто-то из заключённых, но только не осуждённые по 58-й статье и не воры, а обычно из бытовиков. Старались комплектовать колонны по статьям. Одна колонна — 58-я статья, другая — бытовики и ворьё. Бытовики и воры жили вперемежку. С 58-й воров не селили.

 

Эта колонна (или барак) состояла из сплошных двухъярусных деревянных нар. Никаких постелей, никаких подушек или матрацев — ничего не выдавалось. Работяг использовали исключительно на тяжёлых работах. В Тагиле это мерзлота, кайло, кирка, лом, лопата, — и все эти рельсобалочные цехи, мартены, домны, аглофабрики — всё это выкопано и построено руками заключённых. Выводили на развод с участка по полторы — четыре тысячи зэков.

 

Свои гражданские вещи носить было нельзя, они хранились в кладовке. Все ходили в бушлатах. Но тем, кто выступал в самодеятельности, работал в лазарете — разрешали носить свои вещи. В промзоне был валяльный цех, где валенки валяли, был пошивочный цех, где шили лагерные бушлаты, ватные штаны, чулки для работяг. В мастерской стегали эти ватные чулки, которые надевали потом в бахилы. Бахилы — это деревянная колодка, к ней приколочен брезент обойными гвоздями, с дырочками и верёвочкой. Одевается ватный чулок, потом эту бахилу надевают, завязывают верёвками — и вот в такой обуви на деревянной колодке постоянно работали. Тем, кого отправляли в котлован, зимой выдавали валенки.

 

Когда работяга приходил с общих работ из котлована, нужно было прежде всего просушить валенки или бахилы. Для этого была сушилка — в ней топилась печь, развешивалось всё это. Утром работяги брали из сушилки своё имущество, надевали и шли на развод. А спали так: телогрейку снимали и подстилали под себя, потому что топили плохо, тепла не хватало. Так что в чём работали, в том и спали.

 

Было очень много вшей, клопов, поэтому на вшивость проверяли, топили баню, меняли нижнее бельё, а вот штаны, телогрейки, шапки — это прожаривали в вошебойке и дезкамере. Стригли всех машинкой наголо, ни у кого из мужчин никаких волос не было.

 

Подъём в семь часов утра. Кто мог — умывался, шёл к выгребной яме (она была в конце каждого барака). Затем следовали на раздачу еды, одевались и шли на развод. Потом — каторжная работа, откуда назад — в барак. Работали по одиннадцать-двенадцать часов. Учётчики замеряли объёмы выполненных работ. Работали бригадами. Если бригада не выполнила нормы, хлеба не давали никому.

 

У каждого был свой котелок или миска. Котелок привязывали к верёвке, которой подвязана телогрейка, ложка засунута куда-нибудь. Если же ложки не было, заключённый выпивал содержимое миски через край. Кормили так. утром давали кипяток из кубовой и запеканку — это каша (обычно перловая), сваренная на воде безо всякого масла, она разливалась в самодельные противни, согнутые из железного листа, застывала, её нарезали на порции. Кроме того, утром работяга получал один килограмм чёрного хлеба, если он накануне выполнил дневную норму.

 

На работу привозили баланду. Каждому зэку полагался черпак супа. Суп состоял из какой-то рыбы, что была на кухне, — солёной кильки, тухлой, гнилой. Ничего не мылось, не перебиралось, а просто бросалось в котёл. Туда же отправляли мёрзлую картошку, если не успевали почистить, то неочищенную. Каждому наливали черпак этой баланды.

 

Вечером, когда приходили, получали то же, что и утром: кипяток и запеканку из перловки, только уже без хлеба. Если работяга перевыполнил норму, ему полагалась премия — пончик, это кусочек теста в сто грамм, обжаренный в растительном масле. И так изо дня в день.

 

Тяжёлая работа, холод, моральное состояние ужасное — безысходность, скудное питание, цинга, дизентерия, авитаминоз. Поэтому заключённые очень быстро деградировали. На приёме в лазарете обязательно осматривали приходивших. Видишь, что с него как будто мука сыпется на пол, т. е. кожа шелушится. Это безбелковый авитаминоз, первая стадия авитаминоза пеллагры[3].

 

Потом он начинает постепенно доходить[4]. Поэтому обязательно ставишь спиной к себе и осматриваешь ягодицы. Если в ягодицах мышцы держатся, он ещё может работать, его не освободят от тяжёлых работ. Потом у него начинают отекать ноги, на ягодицах остаётся один мешочек, он падает — и всё, сил у него уже нет. Он не может даже ходить и на разводе кричит. Тогда коменданты из бытовиков подходят, раскачивают его за руки, за ноги и выкидывают туда, где ожидает конвой с собаками. Потому что дежурному медику по этому разводу дан указ начальника участка: “Сегодня освободить только двенадцать человек, не больше!” А на развод вывели несколько сотен доходяг[5]. Они ползают возле тебя и кричат:

 

— Сестрица, я не могу!

 

Освободила двенадцать — и со слезами уходишь с развода, а остальных выкидывают за ворота. Там уже товарищи по бараку берут их под руки и волоком тянут в котлован. Дотянули, а он работать не может. Пока сидит зимой, он замерзает насмерть. Встречаешь развод, когда они обратно идут, — уже на плечах несут вдвоём мёртвых. Принимаешь, записываешь, сколько мертвецов принесли.

 

За всю войну ни одного выходного не было. Первый день отдыха дали после Победы — 9 или 10 мая, это был первый раз, когда работяг не вывели на работу!

 

Работягу заставляют трудиться до тех пор, пока он не начинает падать, потом его переводят в ОПП — оздоровительно-профилактический пункт. Это особая колонна, предназначенная для восстановления сил заключённых. Сюда попадали в основном больные дистрофией.

 

Тех, кто там находился, мы называли “гуси”. Мне запомнилось: лето, мужик чуть не под два метра ростом, ну настоящий скелет ходячий, бродит по зоне в подштанниках, в рубахе, не обращая на это внимания. Обязательно сошьёт себе сумочку из тряпки и ходит по зоне, собирая что-то. Он всё время хочет есть. Он только что поел, но ему обязательно нужно что-нибудь спрятать в сумочку “на потом”.

 

Одно время на участке в зоне посеяли овёс, и вот они ходили и щипали этот овёс, клали его в сумочку, потом садились где-то и ели. Поэтому мы и называли их “гуси”. Или пойдут к кухне, в помойке копаются, выбирают что-то съедобное. Эти люди, которые ходили на помойки, выискивая съестное, теряли уважение своих собратьев. Это была последняя ступень, и немногие занимались этим: презрение, которым награждали их товарищи, удерживало людей от падения.

 

Письма разрешались, но в обязательном порядке всё написанное проверялось, и ставился штамп. Для 58-й статьи посылки не разрешались, а блатные и бытовики получали. Для лагерного начальства мы были всё равно как фашисты, враги народа. Нас за людей не считали. Ты — враг народа, раз тебя осудили, значит, ты виноват, ты не человек.

 

По номерам, как в иных лагерях, у нас не называли. Был формуляр (учётная карточка) на каждого человека, в котором записывались основные сведения: фамилия, имя, отчество, год рождения, срок отсидки, статья и т. п.

 

Священников в лагере было немного, во всяком случае на нашем восьмом участке. Их держали в более строгих лагерях, из которых мало кто выходил живым. Здесь всё же кто-то выживал. Были куда более страшные лагеря. Так что религиозность свою люди скрывали. О вере мы не спрашивали друг у друга. Ложилась потихоньку на своё место в бараке и молилась читала про себя то, что помнила на память. Перекрестишься — только под бушлатом. Там ведь особый отдел — он за всеми следил. У особиста повсюду осведомители. Вызовет он зэка и говорит:

 

— Вот, если будешь мне доносить, наблюдать за такой-то, поблажку сделаем.

 

Поэтому мы старались ни о чём не спрашивать и сами ничего не рассказывали. Над нами постоянно довлел страх: не дай Бог, ты что-то не так скажешь, и тебе добавят к сроку ещё пять лет. Поэтому, как правило, никто друг о друге ничего не знал, да и не хотел узнать. Хотя дружеские отношения, конечно, были.

 

Был на нашем восьмом участке москвич из какого-то большого оркестра. До лагеря играл на флейте, а здесь работал санитаром в морге. У меня с ним были дружеские отношения, и всё свободное время, когда у меня выкраивалось, я бегала к нему в морг. После войны, когда разрешили получать посылки, ему прислали из Москвы флейту. И вот мне запомнился один день. Солнышко, тепло, мы сидим с ним на деревянном крылечке морга, и он мне играет на флейте. Столько лет прошло, а помню. Как сейчас помню этого москвича — деда. Удивительный был человек, очень добрый.

 

В Тагиллаге женщин на общих работах обычно не использовали, работали в котлованах в основном мужчины, но бывали, конечно, и исключения. Женщин держали такое количество, какое требовалось для обслуги: пошивочное производство, ремонтные мастерские, поварихи, пекаря, бухгалтера, которые помогали вольнонаёмным.

 

Периодически делали обыски — «шмон» на нарах; этим занимались женщины-надзирательницы. Они нас за людей не считали. Это страшная система — им нужно было сломать человека. Посадят в карцер, выпустят, снова посадят — и так много раз, пока не станешь делать то, что они тебе приказывают, или не подпишешь то, что велят.

 

До 1949 года в Тагиллаге были смешанные участки, т. е. и женщины, и мужчины. Все живые люди. Были какие-то симпатии, были физиологические потребности, завязывались связи. Это строго преследовалось. Начальство узнавало о таких связях из доносов. Провинившихся тут же перебрасывали на разные участки, такие пары разлучали.

 

Если женщина с утра до ночи стирает в прачечной, питается из общего котла — и тут ей предлагают: будешь со мной жить, я тебя буду кормить, — а ей сидеть ещё десять лет... Помню, привезли к нам Зину — она машинисткой работала, красивая женщина. Она жила с поваром, который её хорошо кормил, он был из бытовиков. Но она то ли влюбилась, то ли понравилась молодому вору. И вот она и с тем, и с другим: там — хлеб, а здесь — любовь, привязанность. Вор узнал, что она ходит к повару, и её изрезал. Привезли её к нам в лазарет, живого места на руках не было, мы буквально собирали ей кисти рук в операционной.

 

Бывало, что забеременеет женщина в лагере. Или же её арестовали беременной, и она родила в лагере. Аборты не делали, они запрещены были тогда. Делали криминальные аборты, у нас даже сидела акушерка — тогда судили за это. На восьмом участке при центральном лазарете было так называемое отделение «мамок» — женщин, которые родили в лагере дитя. У них был свой барак. Днём они из промзоны приходили, кормили своё дитя. С мамой ребёнок не находился, а жил отдельно — там ясельки были, где держали детей до трёх лет. После этого деток отправляли в детский дом, а мать продолжала сидеть в лагере до окончания срока.

 

В лагере я практически не общалась с мужчинами. Когда стала постарше, то поняла, что если хочу выжить, то должна сохранить себя. Потому что если я буду вступать в связи с мужчинами, то меня направят на общие работы из лазарета, а это верная гибель. Поэтому я старалась держать себя строго.

 

Библиотеки в лагере не было вообще. Разве кто-то из вольнонаёмных принесёт какие-то книги почитать. Кино нам не показывали ни разу за все десять лет моего пребывания здесь. В бараке была чёрная тарелка — радио. Во время войны передавали последние известия и сводки Совинформбюро».

 

«Когда я прибыла в лагерь, то попала на эпидемию тифа. Барак — Сплошные нары в два этажа по обе стороны, в середине — проход. И на этих сплошных нарах на обоих этажах лежат мужики, без сознания, в бреду, с температурой. Организм посильнее — может, и выживет; нет — всё. Наше задание  (санитарок), как мне объяснили, было такое: залезешь на второй этаж нар и ползёшь по этим мужикам, щупаешь пульс. Живой ещё, тёпленький — оставляешь, ползёшь дальше. Следующего, если мёртвый, берёшь, подтаскиваешь к краю нар, чтобы ноги свешивались чуть-чуть. Санитары внизу идут следом – они его стаскивают и несут в сарай. Зимой не хоронили, а только в дощатом сарае штабелями укладывали.  А когда весной земля немножко оттает, тогда вывозили, рыли яму и закапывали. Когда умерших провозили через проходную, вахтёр тыкал штыком в трупы, проверяя, как бы не оказался кто живой и не сбежал».

 

«Лагерным лазаретом заведовал Шаройко Николай Иванович — бывший заключённый по 58-й статье. Отбыл он срок на Беломорканале. Деваться некуда, он остался работать как вольнонаёмный и попал по направлению в Тагиллаг.

 

В лазарете были хирургическое, терапевтическое, нервное отделения, туберкулёзное, кожно-венерологическое, а также отделение акушерства и гинекологии, — всего на тысячу коек. Там корпусов было очень много. У нас не было ни выходных, ни смен.

 

Пеллагриков-доходяг был целый корпус, а у нас не было почти никаких медикаментов. Оперировали без перчаток, анестезии не было. Всё — голыми руками; Вымоешь руки в воде с мылом, в марганцовке смочишь, йодом протрёшь — и начинаешь операцию. Только прооперировали — и снова надо обрабатывать руки: больных на операцию целая очередь. Случаи были самые разные: кого-то воры порезали ножами или порубили. Однажды привезли порубленного топором. Получил посылку и не захотел блатным отдавать. Они его за это топором. Помню, с прободной язвой принесли...»

 

«В лагере очень трудно выжить, но ещё труднее — жить, когда выйдешь за эти ворота. Столько лет не видеть нормальной жизни. И после этого понимать, что на тебя смотрят с подозрением, как на лагерницу, даже близкие люди, — невыносимо! Когда я вышла на свободу, сразу почувствовала это отношение людей: “Лагерница, лагерница”. Тяжело было после лагеря, временами едва ли не тяжелее, чем в лагере.

 

Нахлебавшись лагерного кошмара, можно было возненавидеть тех, кто ни за что осудил, душил, издевался. Но я дала обет Богу после освобождения простить всех, ни на кого не сердиться, жить и творить добро. Нужно было после лагеря всем всё простить. Иначе я просто не выжила бы. Поэтому и дал Господь силы и продлил жизнь, что смогла простить с Божией помощью. Поэтому сейчас спокойно без осуждения вспоминаю о тех людях, которые нас гнали и мучили. Простить надо обязательно, иначе не будет покоя сердца!»

 

[1] Работяга — на лагерном жаргоне: осуждённый, отдающий ворам часть выработки и зарплаты.

[2] Мужик — на лагерном жаргоне имеет два значения: первое — добросовестно работающий заключённый; второе — заключённый-фраер (т. е. не имеющий отношения к воровской среде), знающий правила и традиции воров, но не зависимый от них и не входящий ни в какие группировки.

[3] От pellis – кожа. Авитаминоз, обусловленный недостаточностью никотиновой кислоты.

[4] Доходить — слабеть от голода и тяжёлой работы в лагере.

[5] Доходяга — ослабевший, обессиленный человек.

А.Трофимов «Я испытал тебя в горниле страдания»

[форумчанин]

Справедливость в сталинском СССР. Зарплаты чиновников и партработников. Репостну всё, для истории)

 

Спойлер

Справка о заработной плате работников редакции журнала «Коммунист». 07.07.1956

"В 1952 году работникам редакции журнала «Коммунист» по решению ЦК КПСС была установлена зарплата на уровне работников аппарата ЦК. Главный редактор по зарплате был приравнен к заведующему отделом ЦК, зам. главного редактора — к первому заместителю заведующего отделом ЦК, члены редколлегии — редакторы отделов — к зам. зав. отделом и т.д. В частности было установлено, что редактор отдела — член редколлегии получает оклад 3500 рублей и денежное довольствие в сумме 2600 рублей. Зам. редакторов отделов были установлены оклад 2500 рублей и денежное довольствие 1000 рублей, консультантам отделов — оклад 2500 рублей и денежное довольствие 750 рублей, т.е. столько же, сколько получал инструктор. В дальнейшем, кажется, в 1953 году или в начале 1954 года работникам аппарата ЦК было увеличено денежное довольствие, например, инструктору с 750 рублей до 1200 рублей, зав. сектором с 2500 рублей до 3000 рублей и т.д. Работникам редакции соответствующее увеличение не производилось. В результате этого между заработной платой работников аппарата и работников редакции образовался некоторый разрыв. В последнее время производится сокращение заработной платы. Необходимо подчеркнуть, что редакция не имеет никаких возражений против сокращения, но считает, что оно должно производиться на общих основаниях, в тех же пределах, как и для работников партийного аппарата. Между тем, наблюдается тенденция снизить зарплату работникам редакции «Коммуниста» больше, чем в аппарате. Так, по имеющимся данным, зарплату членам редколлегии — редакторам отделов предполагается снизить до 4700 рублей, т.е. до зарплаты заведующего сектором, хотя, в 1952 году, когда было вынесено решение о зарплате для работников «Коммуниста», зарплата членов редколлегии — редакторов отделов составляла в общей сложности на 1100 рублей больше, чем заведующим секторами аппарата ЦК.

Думаю, что при определении зарплаты работникам «Коммуниста» было бы целесообразно исходить из того, что редакция является отделом ЦК. При этом редактор отдела получает такую же зарплату, что и зав. сектором. Если редактор отдела является к тому же и членом редакционной коллегии, то он дополнительно получает предусмотренную соответствующим постановлением ЦК плату в сумме 1000 рублей. Такой принцип, по нашему представлению, следовало бы провести и в отношении других ответственных работников редакции журнала «Коммунист»."

(Подпись) (А. Румянцев)
РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 185. Л. 227–228. Подлинник.


Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Феликса Чуева. 18.12.1972

https://www.litmir.me/br/?b=6333&p=1

"– Зарплата у нас была, конечно. Видите, в отношении нас это нарушалось, потому что зарплата, а кроме того, все обеспечено. Фактически на государственном обеспечении. Я сейчас точно не могу сказать, сколько мне платили – менялось это несколько раз. После войны, кроме того, это уже инициатива Сталина, ввели так называемые пакеты. В закрытом пакете присылали деньги, очень большие деньги – военным и партийным руководителям. Нет, это было, конечно, не совсем правильно. Размеры были не только чрезмерны, а неправильны. Это я не только не отрицаю – не имею права и ничего возразить."



Ляшко Александр Павлович, секретарь обкома. Из книги "Груз памяти"

https://www.litmir.me/br/?b=6333&p=1

"После первого же месяца работы для меня открылось нечто новое в материальном обеспечении областного руководства. Зав. финхозсектором принес ко мне в кабинет зарплату, положил на стол ведомость, указывая пальцем графу, в которой надо расписаться. Я глянул и обомлел. Там стояло: 1800 руб. То есть на триста рублей ниже, чем я получал в горкоме, и почти в два раза меньше, чем в последний год работы в должности заместителя директора завода. Вот это да... Как же я проживу со столькими ртами?.. Ведь за одну квартиру из четырех комнат, которую мне предоставили, нам предстоит платить в среднем по четыреста в месяц. Но я молча расписываюсь за мизерную зарплату. Финансист убрал ведомость и достает из папки конверт. — А это ваше ежемесячное пособие. На конверте надпись: "4000 руб."

— Какое пособие? В связи с переездом? — А разве Иван Павлович не объяснял? Это пособие идет как дополнительная зарплата. Оно не облагается никакими налогами. А подъемные на переезд вы получите само собой. Он достает еще конверт и кладет передо мной заготовленную расписку в получении:

—Здесь положенное по закону: на вас —месячный оклад и на членов семьи — по четверти оклада.

Когда я принес домой эту кучу денег, — около десяти тысяч рублей, Клава всплеснула руками: — Мамочки! Что мне с такими деньгами делать?!

Так для меня открылась тайна "конвертов", о которых я краем уха слышал, но никогда не пытался разузнать, что же это значит. Позднее я узнал, что первый секретарь и председатель облисполкома получали "в конвертах" по семь тысяч, дополнительные безналожные выплаты шли и заведующим отделами обкома и облисполкома. Остальные работники аппарата никаких добавок не получали. Как мне станет известно уже в Киеве, в республиканских органах тоже существовали "конверты" и в ббльших размерах в союзных, а "вложения" в них были значительно весомее.

"Конверты" получали и все союзные и республиканские министры, их заместители, депутаты Верховного Совета СССР. Работники высшей номенклатуры пользовались еще и государственными дачами. Но круг их был весьма ограничен. Спустя полгода по инициативе Н.С. Хрушсва "конверты" были отменены. Выступая на одном из расширенных пленумов ЦК, Никита Сергеевич прямо назвал эту систему, заведенную Сталиным, ничем иным, как подкупом руководящего состава. "Чтобы знали, из чьих рук кормятся и были послушнее". Считаю, он поступил правильно."


А. Б. Коновалов "Модернизация системы номенклатурных льгот и привилегий"

http://www.history.nsc.ru/website/history-institute/var/custom/File/IE2007/004_Konovalov.pdf

"Была сохранена и даже упрочена сталинская система временных денежных довольствий, которая явилась катализатором социального расслоения в аппарате. (Она была введена после денежной реформы 1947 г. и давала возможность узкому кругу лиц получать к заработной плате 2–3 оклада дополнительно. Размеры довольствий находились в строгой зависимости от иерархического положения работника: чем выше был его должностной статус, тем большее количество должностных окладов ему полагалось.) Так, например, с мая 1953 г. увеличивались выплаты временного денежного довольствия ряду руководителей в регионах, среди которых значились секретари и заведующие отделами обкомов .

Например, в Томском обкоме КПСС с 1 мая 1953 г. первому секретарю В. А. Москвину временное денежное довольствие было установлено в размере 7000 руб., а секретарям обкома по 4 500 руб. в месяц (ЦДНИТО. Ф. 607. Оп. 1. Д. 1908. Л. 52).

Несмотря на предпринятые новации, разрыв в уровне заработной платы с учетом денежного довольствия у работников партаппарата различных уровней оставался колоссальным. Диспропорции были еще более ощутимы при сравнении материального положения партийных работников и обслуживающего персонала партийных органов. Например, в 1956 г. по Кемеровскому обкому КПСС предусматривалась выплата заработной платы столяру обкома 740 руб. в месяц, слесарю – 400, полотеру – 310, уборщицам и гардеробщицам – 270 руб (ГАКО. Ф. П-75. Оп. 8. Д. 40. Л. 21)

До июня 1959 г. членам семей первых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик, заведующих и заместителей заведующих отделами ЦК КПСС за счет партийного бюджета выдавались льготные санаторные путевки, которые оплачивались ими лишь наполовину. Советский аппарат такие льготные путевки предусмотрел для более широкого круга работников: за 50 % от стоимости путевки могли отдохнуть члены семей заместителей председателей облисполкомов, крайисполкомов, Советов Министров автономных республик, а также всех ответственных работников аппарата Совета Министров РСФСР. Разумеется, партийные работники, должность которых соответствовала льготным категориям работников советского аппарата, никак не могли оставаться равнодушными к столь очевидной «несправедливости».

Управделами ЦК КПСС Крупин в своей просьбе в ЦК КПСС так и сформулировал ее основной мотив: «имеющийся разнобой в этом деле вызывает нарекания со стороны отдельных секретарей обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик и ответственных работников аппарата ЦК КПСС» . В результате один член семьи указанных категорий работников партаппарата стал получать ежегодную льготную санаторную путевку.

Эти факты свидетельствуют о серьезных диспропорциях в материально-бытовом снабжении партийного и советского аппаратов. Если при Сталине не наблюдается серьезных различий в обеспечении равнозначных уровней партийных и советских органов, то с конца 1950-х гг. несомненный приоритет стал принадлежать партийным органам. Показательна в этом отношении просьба Председателя Совета Министров РСФСР Ф. Р. Козлова, направленная в Бюро ЦК КПСС по РСФСР, где он просил распространить введенные для первых секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик льготы на соответствующие категории председателей исполкомов. В ответ на это Управляющий делами ЦК Крупин ответил, что «ссылка на партийные решения вряд ли основательна, так как по советскому бюджету имеются такие дополнительные бытовые расходы, которых нет по партийному бюджету, и партийные работники в этих случаях каких-либо претензий не предъявляют»

(РГАНИ. Ф. 5. Оп. 26. Д. 77. Л. 50.)


Калинина Ольга Николаевна "СОЦИАЛЬНЫЙ СТАТУС И МАТЕРИАЛЬНО-БЫТОВОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ПАРТИЙНО-СОВЕТСКОЙ НОМЕНКЛАТУРЫ ЗАПАДНОЙ СИБИРИ В 1953–1964 ГОДАХ"

https://new-disser.ru/_avtoreferats/01003311984.pdf

С 1 мая 1953 г. увеличивались выплаты временного денежного довольствия региональным руководителям — секретарям и заведующим отделами обкомов (крайкомов), председателям облисполкомов (крайисполкомов). Так, размер довольствия первого секретаря регионального партийного комитета КПСС вырос с 4 020 до 7 тыс. р., а секретарей обкома — с 3 015 до 4 500 р. в месяц [12, д. 1908, л. 52]. Лишь постановлением Президиума ЦК КПСС от 16 марта 1956 г. о новом денежном довольствии номенклатуры, предусматривалось снижение размера довольствия. Важной новацией стало расширение круга местных партийных работников, имевших право на выплату довольствия — до должностей зав. отделами горкомов областного центра (от 100 до 1 000 р.) [6, с. 14.].

Однако, несмотря на предпринятую меру, разрыв в материальном положении между номенклатурными работниками разных уровней оставался по-прежнему значительным — в 3–5 раз. Так, на партконференции Кировского района Новосибирска в 1957 г. руководству района были заданы вопросы, поставившие его в затруднительное положение: «Почему грубое нарушение принципа социализма в оплате труда, допущенное Сталиным…, до настоящего времени не выровнено? Примером этого может служить громадный разрыв между минимальной и максимальной заработной платой — 300 и 30 000 р. (с конвертами)… при Ленине существовал партминимум, который строго соблюдался», «Как предполагается выполнять установку ХХ съезда о снижении сверхвысоких окладов у руководящих работников, которые накапливают капиталы в сбербанках…?» [4, л. 15–19]

Достаточно скоро советские бюрократы, запросы которых остались прежними, а возможности резко сузились, нашли выход из положения. Никакого официального решения о повышении зарплаты не принималось. Но то одни, то другие крупные аппаратчики "в связи с тяжелым материальным положением" просили установить им "временное денежное довольствие". По-видимому, первое решение такого рода было принято уже в июне 1948 года: Политбюро удовлетворило просьбу первого секретаря Севастопольского горкома ВКП(б) и председателя Севастопольского горисполкома.

Достаточно скоро выдача "временного денежного довольствия" превратилась в строго отработанную систему. Были установлены нормы для чиновников всех рангов. К примеру, член коллегии союзного министерства и приравненный к нему заведующий сектором ЦК ВКП(б) получали конверт с 5000 руб., платить налоги и партвзносы с которых не требовалось. Заместитель министра и заместитель заведующего отделом ЦК получали уже 10 000 руб., а первые заместители — 15 000 руб. Министр и завотделом получали конверты с 20 000 руб. при официальной зарплате в 5000 руб. К сожалению, никаких свидетельств о том, сколько получали чиновники более высоко ранга, найти не удалось — но можно предположить, что ступенька 5000 руб. сохранялась по всей служебной лестнице Совмина и ЦК.

Руководителям самого высокого уровня и аппаратчикам в регионах, как правило, конверт с наличными вместе с ведомостью доставляли прямо в кабинет. А в Москве наделенные "временным денежным довольствием" чиновники получали свои конверты в неприметной сберкассе на улице Владимирова (ныне Никольский переулок). Подателю удостоверения предлагали расписаться в ведомости и выдавали пакет. Чаще всего получатели здесь же вносили деньги на счет. Афишировать получение больших сумм не рекомендовалось.

Говорят, что Сталин смирился с этой системой доплат потому, что она была своеобразным противовесом взяточничеству. Зачем брать на лапу, если ты и так можешь законно получить крупную сумму в конверте? Однако ежемесячно на "временное денежное довольствие" уходили огромные суммы: накануне смерти Сталина его стали получать даже уволенные из партаппарата люди — чтобы на новой работе они не чувствовали себя наказанными материально.

И в мае 1953 года сменивший Сталина на посту главы правительства Маленков попытался снизить нагрузку на государственный и партийный бюджет. 26 мая 1953 года было принято постановление Совета министров СССР об изменении норм "временного денежного довольствия". Маленков резко уменьшил размеры выплат одним правительственным чиновникам союзных республик и полностью лишил конвертов других. Одновременно он разрушил систему равенства доплат партийным и советским чиновникам одного уровня.

Секретарь ЦК КП Киргизии Исхак Раззаков жаловался на эту несправедливость секретарю "большого" ЦК Хрущеву: "До постановления от 26 мая 1953 года заведующие отделами ЦК КП Киргизии получали денежное довольствие в одинаковых размерах, как и министры республики, а заместители заведующих отделами ЦК — наравне с заместителями министров. После же постановления Совета министров СССР заведующим отделами ЦК КП Киргизии денежное довольствие стало выплачиваться в размере 3000 руб., заместителям заведующих отделами ЦК — 2000 руб. А министрам оно выплачивается в сумме 4000 руб., заместителям министров — 3000 руб., тогда как в обкомах и облисполкомах размер денежного довольствия, установленный партийным работникам, соответствует суммам денежного довольствия работников советских органов".

И Хрущев отвечал на это и все подобные письма, что исправит положение в будущем финансовом году. Видимо, эта отзывчивость и помогла Хрущеву стать в том же 1953 году первым секретарем ЦК и оттеснить от власти совершившего непростительную аппаратную промашку Маленкова. Однако сам Никита Сергеевич очень скоро понял, что выплачивать "временное денежное довольствие" — непосильное бремя для бюджета, и в январе 1957 года система ежемесячной выдачи пухлых конвертов была отменена. Причем в качестве одного из обоснований решения партаппарату напомнили о ленинском партмаксимуме.



В.Н. Мамяченков "ДЕНЕЖНЫЕ ДОХОДЫ РАБОТНИКОВ ПАРТИЙНЫХ ОРГАНОВ СВЕРДЛОВСКОЙ ОБЛАСТИ В 1950-Х ГОДАХ"

https://cyberleninka.ru/article/n/denezhnye-dohody-rabotnikov-partiynyh-organov-sverdlovskoy-oblasti-v-1950-h-godah

в 1951 денежный оклад секретарей Свердловского областного комитета Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) равнялся 1800–2000 рублей в месяц (первого – 2000, второго и двух других секретарей –1800 рублей), заведующего отделом – 1800 рублей, заместителя заведующего отделом –1400 рублей, заведующего сектором – 1250 рублей, инструктора – 1050–1150 рублей.

Для сравнения приведем несколько цифр. Среднемесячная зарплата рабочих промышленности в указанном году составила 1041 рубль. В июне того же года зарплата мастера составила: на Уральском заводе тяжелого машиностроения – 983 рубля, на приборостроительном заводе №50 –879 рублей. За тот же период времени зарплата технолога составила: на УЗТМ – 1 472, а на ВерхИсетском заводе – 1 562 рубля.

Кроме того, все партийные функционеры получали раз в год примерно столько же в качестве так называемых «больничных». Но и это было еще не все: представители верхнего слоя партийной номенклатуры до 1956 ежемесячно получали значительные суммы в упомянутых «конвертах». Ни один известный нам источник не отвечает прямо на вопрос, сколько же денег вкладывалось в эти конверты. Но если внимательно изучить лицевые счета, например, работников Свердловского обкома партии того периода, то можно обнаружить интересные закономерности. Так, все работники обкома дружно приобретали облигации государственных займов, причем на определенные суммы, отсчет которых велся от размера должностного оклада. При этом бросается в глаза, что в том же 1951 году одни из них подписались на займ в размере до одного оклада или чуть более (все работники до уровня заместителя заведующего отделом включительно), другие – чуть более двух с половиной окладов (заведующие отделами), третьи – примерно на четыре с половиной оклада (секретари обкома, кроме первого), а четвертые (точнее – четвертый, первый секретарь обкома) – даже пять с половиной. (При окладе 2000 рублей он подписался на займ в сумме 11000 рублей).

Можно, конечно, предположить, что по мере карьерного роста повышалась и «сознательность» работника, толкающая его на дополнительные материальные пожертвования в пользу государства. Но нам представляется более логичным допустить, что партийные работники, получающие доплаты в «конвертах», несли (один раз в год) и соответствующую этим доплатам денежную повинность. Наше предположение подтверждается тем, что как только в 1956 «конвертные» доплаты были отменены, то сразу же почему-то резко снизилась и «сознательность» руководящих партийных работников: в следующем, 1957-м, году они подписались на очередной займ как все остальные работники – в размере половины оклада.

Отсюда, по нашей логике, следует, что «конвертные» доплаты в обкоме партии получали чиновники, начиная с уровня заведующего отделом. Размеры же этих ежемесячных доплат, как мы обоснованно полагаем, были примерно следующими: заведующие отделами – 2–3 оклада, секретари обкома (кроме первого) – 3–4 оклада, первый секретарь обкома – 5 окладов.

Интересен тот факт, что руководители партийных организаций крупных предприятий (так называемые парторги ЦК КПСС) имели более высокие денежные оклады, чем даже штатные работники обкома партии. Партийные руководители такого ранга имелись на всех важнейших экономических объектах области: предприятиях машиностроения (заводы «Уралэлектроаппарат», Турбомоторный завод, Уральский завод тяжелого машиностроения, завод «Уралхиммаш», Уральский вагоностроительный завод), военного назначения (например, завод №9 и других), черной и цветной металлургии (Богословский алюминиевый, Верх-Исетский металлургический, Красноуральский медеплавильный, Новотагильский металлургический, Первоуральский новотрубный, Пышминский медеплавильный, Северский металлургический, Серовский металлургический, Уральский алюминиевый и другие), горнодобывающей промышленности (Гороблагодатский рудник, Дегтярское рудоуправление, разрезы №1 и №2 треста «Вахрушевуголь» и другие), строительных трестов («БАЗстрой», «Тагилстрой», «Уралалюминстрой» и другие), электростанций (Туринская и Среднеуральская ГРЭС, Красногорская ТЭЦ и другие), химии (Коксохимический завод) и других отраслей.

Все вышеперечисленные парторги получали свои зарплаты через бухгалтерию обкома партии, где велись их лицевые счета. При этом месячные оклады данных партработников, как нам удалось установить, в 1951–1956 годах находились в пределах 2000–3000 рублей. Но интересно, что из них самые высокие были у парторга артиллерийского завода №9 – 3000 рублей – и у парторга «Уралалюминстроя» – около 2700 рублей (с надбавками). Большинство остальных получали 2000 рублей в месяц. Правда, есть веские основания полагать, что кроме этого они получали вторую зарплату на курируемых ими предприятиях (это, видимо, заменяло парторгам упомянутые «конверты»).

Во всяком случае, такой вывод можно сделать по обнаруженной нами в архиве справке. Она была выписана парторгу завода «Уралэлектроаппарат» бухгалтерией районного комитета партии для предъявления в бухгалтерию обкома в том, что он «…работает парторгом ЦК КПСС на заводе «Уралэлектроаппарат» с 13 июля 1955 года. Заработную плату выплачивали из расчета 1400 рублей в месяц. С 3 октября 1955 года по 21 октября 1955 года находился в отпуску за счет завода». В то же время, согласно лицевому счету данного парторга в бухгалтерии обкома партии, его «партийный» оклад составлял 2000 рублей в месяц..."

Средняя зарплата в промышленности в 1954 составляла 699 рублей.

 

https://historical-fact.livejournal.com/221309.html