астраханские писатели

[VladsterT]

Ладно, спрошу у Ольги Владимировны, что она думает о Вашем графоманстве А в общий доступ надо выкладывать потому, что мы - читатели - народ зажравшийся, и за деньги читающий исключительно проверенных товарищей. Я вот со скуки в очередной раз сижу, Буджолд перечитываю ... не уж-то брошу её и пойду за деньги покупать книгу со столь необычным названием?

Дело хозяйское, что вам читать Хоть Донцову - тоже проверенный товарищ Экспериментируйте, друг мой! А раз зажравшийся, то зачем еще жратвы подкидывать халявной? Начните за нее платить - может, и относиться будете по-другому

[xcom_lab]

Дело хозяйское, что вам читать Хоть Донцову - тоже проверенный товарищ Экспериментируйте, друг мой! А раз зажравшийся, то зачем еще жратвы подкидывать халявной? Начните за нее платить - может, и относиться будете по-другому

 

А что, Донцова уже "Хьюго" получила?

 

Нет, сейчас читателю реально тяжело ... дело даже не в деньгах, а в невозможности прочитать всё, что писатели сочиняют. И всё это на фоне того, что классику еще читать и читать - когда в Сети лежат 23 гига хорошей литературы, трудно заставить себя выискивать новое. Лично я, поиск нового перекладываю на критиков - типа выходит каждый месяц "Мир фантастики", где новинки оцениваются редакцией, а потом читателями ... уже какой-никакой, а сигнал, стоит ли такую книгу вообще искать. А уже потом надо решать, платить ли за это деньги (хотя мне проще, я могу любую книгу - в том числе и Вашу, если в магазин попадет - бесплатно прочитать)

[VladsterT]

Да, согласен, проблема выбора из ошеломляющего количества возможностей - одна из главных проблем цивилизации на нынешнем уровне развития, не только относительно читателей. Собственно, к писателям эта проблема оборачивается обратной своей стороной - как вы и говорите, кто будет покупать книги, если их можно бесплатно накачать в сети на девять жизней вперед... Вот и царит в мире засилье бесплатной интернет-литературы: сканированная бессмернтая классика и скудоумное графоманство интернет-писак. Хотя, честно говоря, на печатном рынке ситуация едва ли не более удручающая. Ну что ж, боюсь, наши с вами рассуждения на эту тему ситуацию не изменят а ознакомиться с первой главой моей книжки можно на этом микросайтике: www.stena.110mb.com . Всем вэлкам!

[Бурый Дженкин]

Сейчас народ перестал уважать бумажную книгу, народ стал уважать книгу электронную. Вряд ли все кинутся покупать бумажную книгу неизвестного автора. Я вообще ничего нового давно не покупал, а заказывал только советскую фантастическую букинистику, а сейчас вообще Стругацких перечитываю, на бумаге. Сильнее Стругацких фантастов в России нет. Абсолютно нет.

 

Относительно астраханских писателей - самый сильный был Селенский. Красивый язык, далекий от казенщины, живые герои, хорошее понимание окружающего мира. Марков же - больше публицист, историк, а его проза была лишена художественной ценности.

[vniit]

Относительно астраханских писателей - самый сильный был Селенский. Красивый язык, далекий от казенщины, живые герои, хорошее понимание окружающего мира. Марков же - больше публицист, историк, а его проза была лишена художественной ценности.

Жаль, что в сети его практически нет.

[Ветер В Камышах]

Не то что практически, совсем нет.

[Iron Monkey]

Делитесь, кто каких знает, на какую тему пишут

 

Ещё в детстве читал Юрия Селенского "Не расти у дороги" - воспоминания писателя об Астрахани 20-х годов

Недавно познакомился с творчеством Геннадия Гладченко - в основном об астраханской природе и взаимоотношениях природы и человека. Несколько его рассказов выложу чуть позже

 

Поэта Хлебникова и краеведа Маркова знают и так, поэтому не упоминаю

[последний динозавр]

Марков Сан Саныч рулит... Все книжки перечитал. А про остальных .........

[Iron Monkey]

как обещал, несколько рассказов Геннадия Гладченко

ВИЛАСЬ, КРУЖИЛАСЬ ПАННОЧКА

 

Щурки - божественные создания. Не поскупилась природа на краски, сотворив этих быстрокрылых птиц. Оперение ярко-блестящее, преобладают цвета золотисто-зелёные, с голубым и жёлтым. Да вся палитра радуги в разных пропорциях разлита по всей фигурке щурка. Клюв сжатый, слегка изогнутый. Совершенство. Чаще всего щурки кружат стайками. Глаз не оторвёшь, увидев их летним солнечным днём, вьющимися над обрывом, сплошь простреленным норками-отверстиями. Там, в толще глинистого бэровского бугра, появляются на свет божий их птенчики - наследники, носители красоты.

В одном из сёл Икрянинского района я услышал восхитительное название щурков: панночка. И светло позавидовал тому влюбленному в природу лирику, первым нашедшему удивительное слово-определение. Стопроцентно верное название. С большой любовью отдана дань уважения редкой, завораживающей красоте. Панночка - нежная, хрупкая, изящная.

Вспомнил я это ласковое слово “панночка”, когда прошлым летом увидел щурка в руках двух пятнадцатилетних подростков. Сразили стрелой. Из самодельного самострела.

- Зачем же умертвили? - с горечью спросил я.

- Красивые они... Чтобы лучше рассмотреть. - Таков был ответ. И ни тени сожаления. Надо же: убили красоту, чтобы наслаждаться ею.

А поздней слякотной осенью, возвращаясь с дачи через лесок у ерика Баткачный, недалеко отсела Осыпной Бугор, увидел молодого охотника, держащего в руках дятла.

- Зачем же убил? - спросил я его. И услышал ответ, до боли уже знакомый мне.

-Красивый какой... чтобы лучше рассмотреть.

- И не жалко?

-Жалко.

Позднее, ненужное раскаяние. Такова цена красоты - жизнь.

Что же это мы так к природе относимся? Убиваем всё подряд, что летает, бегает, ползает, прыгает. И порой только для того, чтобы поближе рассмотреть. Жестоко.

Жизнь всем дарована свыше. Поднимая руку, помни, человек разумный, - природе нужны все до единой жизни, что она создала. Лишних не бывает. Иначе нарушится биологическая гармония. А это начало конца жизни на земле.

Будь, человек, во власти красоты живой. Смолоду.

1998 г.

 

 

ЗАМУРОВАЛИ ЗАЖИВО

 

В своей любви к птицам мы дошли до того, что дома их держим в клетках. Устроили им тёплую тюрьму с трёхразовым питанием. А им это нужно? Спросили? Что, не хватает фантазии представить обратную картину: мы у них в плену?

Но я сегодня о тех свободных, вольных пернатых. Если бы в городе не жили птицы, у многих из нас жизнь была бы неполной. Они давно и привычно стали частью нашего бытия. Живут рядом, радуют, выполняют роль санитаров, мы их подкармливаем. Часто своим поведением заставляют задуматься: мы, как они, а они, как мы. Но между собою живут птицы только по своим, птичьим законам. Никто им не указ. Свои мерки и меры справедливости. И нам, людям, иногда просто невозможно разобраться: кто виноват больше, чтобы принять ту или иную сторону, когда они на глазах наших выясняют свои непростые отношения. Как в случае, о котором я хочу рассказать.

Кажется, к ласточкам у нас особая расположенность. Такая, как к голубям. И трудно в это поверить, но ласточки в отношении к себе подобным бывают жестокими, коварными, мстительными. Впрочем, это какими глазами посмотреть.

Эта история случилась весной. Ласточки, по обыкновению, прилетели позднее других перелётных птиц. Весёлым щебетом юрких, стреми- юльных птичек с хвостикам и-ножницами наполнились улицы города. Обилие весеннего света, солнца, тепла тянуло к жизни всё живое. И щебетанье клеточек звучало призывным гимном обновлению жизни, которое неизбежно приносите собою весна.

В районе рынка Большие исады под крышей кирпичного одноэтажного особняка серело старое ласточкино гнездо-этакая четвертинка шара.

Опершись на палочку, на тротуаре стоял старичок и приглашал желающих понаблюдать за происходящим. А происходило вот что. Из гнезда иыглядывал воробей, видна была только его голова. С гневным долгим гвалтом ласточка налетала на воробья, нервно пищала, клевала его. Не трудно было понять: она требовала вернуть её старый дом, а непрошенный гость, посягавший направо быть хозяином чужой квартиры, был здесь лишним. Воробей сопротивлялся, прятал голову, вдавливался под напором хозяйки, но гнезда не покидал. Видать, за зиму он так обжил брошенный дом, так привык к нему, что считал его своим.

Ласточка воевала минут десять, но, поняв тщетность борьбы малыми силами, улетела.

Кто-то из наблюдавших решил, что этим дело и кончилось, и предложил разойтись. Дед был против и считал, что ещё стоит подождать. И оказался прав.

Буквально через три-четыре минуты над головами любопытных наблюдателей неожиданно разлился многоголосый, беспрерывный щебет, шум-гам. Налетела целая стая ласточек. Но продолжался этот птичий гам-тарарам считанные секунды. Едва прибыв на место действия, будто затем, чтобы познакомиться с запеленгованным объектом, а что делать- решение было уже принято, бни вмиг дружно разлетелись.

Затем стало происходить невероятное. Противная человеческому разуму жестокость творилась прямо на глазах. Одна за другой ласточки подлетали к гнезду с комочками грязи в клювах. И стенка гнезда стала быстро приобретать форму объемного полушария. Некоторое время ещё был виден клюв воробья-домоседа, а затем и он исчез за высокой сырой стеной.

Через пятнадцать минут все было кончено. Залепив последний кусочек неба над головой воробышка, ласточка, очевидно хозяйка бывшего гнезда, с шумом взвилась к подругам и в течение минуты-другой сплошной гвалт и писк не стихал над головами изумлённых людей. Это был пир победителей, своеобразный шабаш необузданной силы, торжество расправы над поверженным захватчиком.

Люди быстро ушли. Все вдруг, испытывая чувство неловкости, за-

торопились по своим делам.

Прошло некоторое время. Стал известен печальный финал этой истории. Рассказал о последствиях трагедии явно расстроенный хозяин особняка:

-Разбил я, значит, засохшее гнездо, поднял воробья. Только это был совсем не воробей, а воробьиха. А под ней лежали три мутно-зеленоватых в тёмно-коричневых крапинках яичка. Мать это была. Мать. И будущих детей своих защищала, не покинула их, ещё не появившихся на свет, даже перед лицом смерти. А ласточки, махнул он рукой, а мы...

Такая она, собственность. Дом - личная крепость, уголок свободы на все времена. Посягающим на чужое, пощады нет. Птичий закон суров. Дарителей мало на этом свете. Почему-то.

 

 

ПОБЕГ

 

Я люблю дни поздней осени. Пусть небо заволокли тучи и тягучая пелена мороси застилает всё окрест. Пусть временами холодный ветер пронизывает насквозь. Но это только временами, это порывы, смена, переходное время года. Тем оно и хорошо.

Поглядишь сейчас на пожухлую степь, на редкие леса, и вот он, этот мазок природы: осень обнажила своей безжалостной рукой небогатый растительный мир подстепной зоны нашего края. Сбросивший листву лес кажется раздетым, и глаз ещё не привык к этой наготе.

Поле грустное, вытоптанное. Только в ложбинках да ямах осталась

кое-какая трава: серо-коричневая, поблёкшая, совершенно безжизненная. Обвернувшись своими высохшими листьями, стоит, как перст, камыш, подставив упругую грудь свою резкому колючему ветру, помахивая метёлками, словно бунчуками.

Тёмный, пасмурный день. Раньше обычного наступает вечер и ночь. Как хорошо постоять в такой вечер с ружьём на развилке двух ильменей! Прячась и еще ниже сгибаясь в редком чакане, держишь двустволку озябшими руками и не опускаешь: вот сейчас, сейчас налетит пара уток... и тогда уж можно уходить. И вот, налегке, едва вытаскивая завязшие сапоги, покидаешь стоянку. Вечерянка окончена. Тёмная шапка ночи надвинута на самые глаза. Дела. Теперь возвращаешься пешком, ориентируясь на зарево от электрических огней, висящее над селеньем.

Я увлекся зарисовкой осеннего пейзажа и ещё долго и горячо говорил об осенней поре - поре, которая многим почему-то не по душе.

Спутник мой молча слушал, изредка поддакивал. Но когда я взглянул на него, то не столько увидел, сколько почувствовал: лицо его было напряженным, думал он о чём-то,.совершенно не касающемся охоты, как- то отрешенно.

Заметив, что я замолчал, он с расстановкой проговорил:

- Это поэзия. А я люблю осень ещё за то, что однажды вот такой осенний дождливый день подарил мне жизнь.

-Жизнь?! - Я посмотрел на Кузьму вопросительно:

- Что же ты мне никогда раньше об этом не говорил?

- Никому не говорил, - ответил он, перекидывая ружьё стволами вниз (мы возвращались с охоты), так как опять пошёл дождь. - А теперь вот... сказал. Старею, видно.

И улыбнулся уголками губ. Я-то знал его скупую, редкую улыбку. Смотрел на его лицо с редкими складками у переносья и никак не мог представить, каким он был в тот ноябрьский дождливый день 1943 года, 26 лет назад. Ему, сержанту Кузьме Сорокину, было тогда 20 лет.

Уступив настойчивости, он рассказал немного о войне.

...Наша танковая атака захлебнулась: неожиданно нарвались на замаскированную артиллерию немцев. Отступить из невыгодной позиции не успели. В наш танк почти одновременно попали два снаряда. Танк задымил. Что-то липкое и тягучее застлало мне глаза, я потерял сознание.

Очнулся оттого, что два немца подняли и повели меня. Плен! Страшно стало, невмоготу. В висках стучало: неужели все, каюк? Без конца хоронил товарищей, но к собственной смерти не подготовился, видно, к этому нельзя приучить себя. Был вечер. Значит, целый день валялся без сознания.

-Немцы... немцы... как же так... как я оказался в запертом сарае?...

Ввели в землянку. За столом, стоя одной ногой на стуле, склонился над картой офицер, капитан. Уперев в колено локоть левой руки, кистью подпирал челюсть, в правой - держал карандаш. Запомнились его квадратные челюсти, тяжёлые, словно каменные. Казалось, если бы он не поддерживал их рукой, то они бы отвалились. Жиденькие, гладко прилизанные на левую сторону волосы довершали непропорциональность головы этого крупного мужика. Он был в белой рубашке. Странно было видеть на всём этом серо-зелёном фоне кипенно-белую рубашку с отложным воротничком и с запонками.

Он посмотрел на меня и довольно сносно по-русски спросил:

- Говорить будешь?

Я отрицательно покачал головой. Это его нисколько не удивило, лицо оставалось холодным и спокойным. Видно, не однажды он имел дело с русскими. Возможно, поэтому отказался устроить экзекуцию. А может, просто не нуждался в “языке”.

-Расстреляем!

Я стоял молча. Он подождал с полминуты, а затем махнул выразительно рукрй. Солдаты указали мне на дверь.

-Неужели это конец?-задавал я себе глупый, навязчивый вопрос. Мучительно соображал, что же можно сделать в моём положении. То, что ' бой приму, скорее всего, последний бой, это я уже решил. Погибать, так в драке, не очень страшно. Но как? Как лучше? Дороже продать жизнь?

Один из этих солдат держал наперевес автомат с откинутым штыком, другой - перекинул автомат через плечо.

Шёл мелкий осенний дождь. Ноги то и дело разъезжались по грязи маслянистой украинской земли. Я пользовался этим и шёл медленно, стараясь получше спланировать нападение. Немец все время подталкивал меня штыком, а потом вдруг вогнал штык в правую ягодицу, и оба дико заржали, увидев, как я инстинктивно схватился за рану.

План нападения созрел моментально. Схватившись левой рукой за

рану и развернувшись всем корпусом, в прыжке правой изо всех сил так саданул в висок того, который был с автоматом за спиной, что он, как пень, стал валиться на своего друга. А тот, что был с автоматом наперевес, нелепо поскользнувшись и взмахнув шмайсером, неожиданно попал штыком в горло падающему немцу. Кулак мой пришёлся этому меж глаз. Я вырвал автомат и по два раза прошил их штыком, как снопы сена вилами. От такой удачи словно крылья выросли.

Теперь бежать. Но куда? Правда, когда меня хотел допрашивать с каменными челюстями, слышалась артиллерийская канонада в правой стороне от землянки. Значит, прямотуда нельзя, там главные силы, передовая. Надо взять чуть в сторону, обойти их, затем свернуть, артиллерия-то наша. Но здесь же тоже должны быть немцы, их позиции, на худой конец, посты. Надо глядеть в оба. Один автомат прихватил с собой. Пробежав несколько метров, упал, огляделся - никого, пополз. Вот какая-то насыпь. Ага, окоп. Спущусь, дух переведу. Но перевалившись через насыпь, увидел немца, справляющего нужду. Он раскрыл рот, но вскрикнуть не успел: прикладом автомата я раскроил ему череп. Чувствовал, что возможна погоня, поэтому задерживаться не имел права. Но сил уже не оставалось. Слишком много потерял крови. Кровью пропитались кальсоны и брюки, она стекала в сапоги. В висках стучало так, что всего передёргивало и лихорадило. Зубы отстукивали морзянку. Ощущение свободы прибавляло сил, но не потерять сознание стоило больших усилий. Волосы на голове слиплись в единый комок. Это от раны в голову, полученной утром во время боя. Боль в ягодице сделалась такой резкой, что идти было невозможно. Попробовал ползти, получилось. И я пополз по грязи.

Стемнело. Продолжало накрапывать. И если бы не дождь, который охлаждал, как компресс, я бы, наверное, сгорел, такая высокая температура поднялась.

Сколько полз, не знаю. Стали попадаться трупы. Вдруг взвились ракеты, поле осветил мощный прожектор. Я лежал не шевелясь. Когда луч ушёл, подполз к ближайшему трупу и лёг рядом с ним. Этот солдат должен послужить ещё немного. Лицо спрятать не успел, как луч снова накрыл меня и задержался, и... о небо, да это же мой товарищ, механик-водитель Костя Самсонов. “Значит и ты, Костя, был жив, когда зажгли наш танк, это ты, наверное, и вытащил меня из него. А потом ты дрался в необычных для тебя условиях, без прикрытия танковой брони. И здесь тебя нашли немецкие пули. А меня, раненого, немцы взяли с собой”.

Резко, внезапно, оттуда, со стороны прожектора, раздалась пулемётная очередь. Немец стрелял точно, пули с шипением прошили Костю. “Друг мой, они убили тебя ещё раз. Сволочи...” Больше я не мог сдержаться, я плакал. Слезы капали на Костину гимнастерку. “Я отомщу за тебя, друг мой. Выживу, обязан выжить. И отомщу”.

Вскинув автомат, хотел дать очередь, но какая-то сила удержала меня, я не обнаружил себя. Когда немцы успокоились, снова пополз. Теперь я знал точно, куда надо ползти. Фашисты и вчера занимали эти позиции. Значит, километрах в трёх должны быть наши.

Три километра... Не оставалось сил и тридцать метров проползти. Локти стёрты до живого мяса. Рукава гимнастерки истрепались и потерялись, онемевшие руки ощущал только в тех местах, где были ногти, потому что ногтей не было, и каждое прикосновение к этим кровавым местам огненными струями пронизывало до самого сердца. Но всё же полз. Сознание то исчезало, то снова возвращалось, и когда возвращалось, то плотный, необыкновенно тяжелый туман сдавливал голову, не удерживал на месте, заставлял продвинуться ещё несколько метров.

...Пришёл в себя на больничной койке. Сказали, что пролежал без сознания шесть суток.

За окном ещё была осень. Накрапывал мелкий бодрящий дождь. Чудная пора-лучшее время года.

1970 г.

 

 

ПИДЖАК И ПРОДАВЕЦ

 

После долгого перерыва мой старый отец приехал в город в 1991

году.

- Всё как изменилось, - удивлялся он, когда мы неспешно ходили с ним по асфальтированным дорожкам рынка, который, как и в его давнее время, называется “Татар-базар”. - Давненько я здесь не был. А мясо какое дорогое, - вздыхал он. - Это ж сколько бы мы выручили за быка весом в 450 килограммов? Он прикинул и ужаснулся: “А тогда мы продали трехгодовалого быка за 35 рублей”.

-Когда тогда?

-В 1930 году.

- Время другое было, жизнь был а другая, деньги другие, - рассуждал я вяло.

- Время другое, - согласился отец, - и люди другие... Только скажу тебе: против нашего сейчас люди хуже работают, ни за что не отвечают. За

брак - не спрашивают. За невыход на работу не наказывают. А качество?... Глаза бы не смотрели. Да вот он, асфальт под ногами: вкривь, вкось, бугор, яма.

Отец давно пенсионер, только судовым плотником проработал 30 лет на базе морского лова. Строил большие деревянные морские сейнеры, со знаменитым двигателем “болиндер”. Большой мастер своего дела, он по-стариковски разволновался. Обидно ему за державу, за великий труд его поколения, который, если и не пропал даром, то почему-то не был подхвачен, развит, а напротив, свёрнут. И страна-странища с её могучим потенциалом, который некому направить по нужному руслу, не процветает, а увядает.

Я не мешал отцу думать, вспоминать. В нём и без того всё клокотало. Он не мог соединить порушенные временем нити жизни и свято не мог понять, почему же жизнь не становится лучше, ведь столько десятилетий живём без войны.

Вот что-то его осенило, притормозил, повернулся ко мне и предложил:

- Я расскажу тебе историю, как мы с моим отцом, твоим дедом, на этом самом “Татар-базаре” были и продавцами, и покупателями. На этом вот месте, где сейчас выстроены магазины, а дальше - гигантские корпуса, стояли отдельные, такие круглые грибки-ларьки.

- Помню, как же, они ещё и в 60-х годах стояли, - вставил я, но отец не прервался, продолжал.

-Жили мы в крестьянстве, в маленьком селе Коклюй Икрянинского района. Растили скотину, продавали её, на вырученные деньги покупали одежду, продукты, горшки-черепки. Когда исполнилось мне 18 лет, мама моя, бабушка твоя, заставила отца идти в город и купить мне пиджак. Первый в жизни. Парнем я стал. И мы пошли в город.

-Пошли? 70 километров?

- Да, пешком пошли, транспорта тогда никакого не было, и быка с собой повели. На верёвке.

- Как же добирались: столько рек и речушек на пути? Мостов тогда ведь не было?

- Ничего страшного, коли это единственная возможность. За два дня дошли. С ночёвкой под открытым небом. А через реки переправлялись так. Сами на лодке - перевозчики тогда были, - а быка за верёвку держим, он вплавь. Дело не хитрое.

Быка мы продали быстро. За 35 рублей Особенно не поторгуешься. Цена стабильная, устойчивая. Да и скотина продавалась гуртами. Выбирай - не хочу. Много это или мало - 35 рублей, суди сам: пиджак на меня стоил тоже 35 рублей. Не пиджак дорогой, мясо дешёвое было. Пиджак и сейчас недорого стоит, а бык вот... раз в сто дороже. Землю сгубили. Крестьянина извели. Тот же, кто был никем и ничем, так к труду и не прикипел. Да он и не прикипал. Лентяй он и есть лентяй. А земле нужен работник.

Такая вот история с этим пиджаком приключилась. Подошли, значит, мы к одному грибку-ларьку, который особенно почему-то приглянулся отцу вывешенной яркой одеждой. Он и спрашивает продавца:

- На парняка пиджак подберём?

Крепко сбитый продавец, лет 35, приятный налицо, выбритый до синевы, лишь на мгновение окинул меня взглядом и определённо сказал: “Есть. Будет чуть свободный, но и парень ещё растёт, раздаётся, так что в самый раз”.

- Показывай, - попросил отец, - мерить будем.

Продавец вынес из ларька пиджак. Я аж заволновался. Первый раз предстояло примерить такую обнову. На осеннем солнце чёрное сукно отливало серебряным блеском. Сатиновая подкладка прострочена крупными ромбами, пристёгнута в отдельных местах. Продавец накинул на меня пиджак, застегнул на все три пуговицы, обошёл вокруг и остался доволен. Коротко бросил: “То, что надо. 35 рублей. Скидки не будет”.

Отец осматривал вещь внимательно. Должно быть, добротно сшитый пиджак ему тоже нравился. Но крестьянин есть крестьянин. Ведь целого быка отдаёт за этот товар. Цену копейке знает. Великим трудом её заработал. Он прощупал верх, подкладку, потянул за пуговицы и спросил купца-продавца: “А материал не гнилой?”

- Гнильё не продаю! - Он как-то весь спружинйлся. Кровь прилила к лицу, побагровел. Мало сказать, что ему неприятен был такой вопрос, он оскорбил его, вывел из равновесия. Так может оскорбляться честный человек. Работающий, как говорится, на совесть. Взгляд его стал решительным, подвижные руки потеряли покой, он будто настраивал себя, готовился что-то предпринять. Так и случилось. Запальчиво попросил отца отойти в сторону, оглянулся. Взял меня за руку, собрал на сгибе левого локтя сукно, отделил подкладку, наклонился, впился зубами в рукав и вдруг резко, с силой рванул на себя. И я, не успев опомниться, взлетел в воздух, в метре от земли описал два круга. Зрелище было потрясающее. Держа только зубами за рукав у локтя, человек свободно вращал человека. Народ сбегался посмотреть на представление силача. Но всё уже кончилось. Силач- продавец поставил меня на землю, разгладил сукно и с чувством гордого за свой труд человека спокойно, с улыбкой сказал, обращаясь к отцу: “Вот

так, дорогой, а ты говоришь: гнилой. Качество - выше не бывает. Фирма гарантирует: десять лет его будет носить твой сын”, - и сильной рукой хлопнул меня по плечу.

Отец-покупатель, дед, значит, твой, расчувствовался, пожал руку продавцу и с лёгким сердцем протянул ему деньги. “Добрая вещь денег стоит”, - заключил он, как-то очень бережно неся завёрнутый пиджак. Так нравилась ему покупка.

- Вот видишь, - рассуждал мой старый отец, - за огромного быка выручили с твоим дедом 35 рублей. А теперь все поля и луга области заняли под помидоры и арбузы, как будто они главные продукты питания. Вот и покупаем по одной цене и мясо, и помидоры. Тогда тоже помидоры продавали: пятак - ведро. А теперь... все у меня перевернулось. Как же так?! И никакой управы на этот разбой. Довели страну: никто работать не хочет, а денег все хотят иметь много. Пойдём, устал я. От жизни такой устал.

Как ответить старому человеку? Успокоить его тем, что это ещё, возможно, не самые худшие времена? Да и что я могу сказать старику, который за каждый прожитый день платил трудом на износ, а его давно закостеневшие суставы не позволяют ни руки поднять до плеч, ни сапоги снять с ног? Что?

Он честно и много трудился, как и миллионы людей его поколения, и не их вина, что лучшую жизнь они для себя так и не построили. И для нас тоже. Впрочем, как и мы для своих детей.

Светлое будущее ещё дальше ушло за горизонт.

1992 г.

[Алешенька из Кыштыма]

Делитесь, кто каких знает, на какую тему пишут

А есть же тема, зачем еще плодить?

 

астраханские писатели, кто знает?

http://forum.astrakhan.ru/index.php?showto...t=0&start=0

[Iron Monkey]

я в тот раздел не заглядываю, так что не знал

если модеры считают нужным, пусть переносят-объединяют-удаляют

[Shareeпей]

:P