• запись
    1
  • комментарий
    1
  • просмотров
    4770025

закончил чтение Цитадели Антуана де Сент-Экзюпери

Asket74

4769144 просмотра

Удивляюсь, как мне эта книга раньше не попадала на глаза, просто удивительная книга, хочется её всю процитировать, это просто шедевр, так пронзительно и ясно написана, у меня просто нет слов.

Книга просто вся в закладках, так что цитировать наиболее понравившиеся моменты буду здесь долго.

 

О главном

Городские судьи вынесли приговор молодой преступнице: пусть солнце бичует нежную оболочку ее плоти, и преступницу привязали к столбу в пустыне.

- Сейчас ты поймешь, что для человека главное, -- сказал мне отец.

И вот я опять у него в седле.

Мы ехали, а солнце, совершая дневной путь, казнило виновную, иссушая кровь, слюну, пот молодого тела. Выпило оно и влажное сияние глаз.

Опускалась ночь с мимолетным своим милосердием, когда мы с отцом подъехали к порогу запретной равнины.

Там, на темной скале, белела нагота юного тела, словно гибкий стебель в разлуке с питающей влагой вод, так весомо молчащих в земных глубинах.

Переплетя руки, точь-в-точь лоза, уже потрескивающая в пламени, -- виновная взывала к милосердию Господа.

- Послушай ее, она говорит о главном, -- сказал отец.

Но я был мал и потому малодушен.

- Как она мучается! - сказал я. - Как ей, наверное, страшно...

- Мучается и страшится стадо, укрытое в хлеве, - ответил отец. - Она превозмогла эти две болезни и теперь постигает истину.

Я вслушался в ее плач. Затерянная в бескрайней ночи, она молила о свете лампы, о стенах дома вокруг нее, о плотно запертой двери.

Одна посреди безликой Вселенной, звала ребенка, которого целовала перед сном и который был для нее средоточием этой Вселенной.

Во власти любого прохожего, здесь, на пустынной равнине, славила знакомые, успокоительные шаги мужа, он вернулся к вечеру домой и поднимается по ступеням.

Праздная, затерянная в беспредельности, молила вернуть ей будничные тяготы, без которых наступает несуществованье: шерстяную кудель для пряжи, грязную миску, чтобы ее вымыть, ребенка, чтобы уложить его спать, ее собственного ребенка, а не чужого.

Она взывала к спасительной надежности дома. Она молилась, и ее молитва сливалась с вечерней молитвой всей деревни.

Голова осужденной поникла, и отец посадил меня к себе в седло. Мы помчались.

- Вечером в шатрах ты услышишь ропот и возмущение моей жестокостью, - сказал он мне. - Но я вобью им обратно в глотки их жалкое возмущение: я кую человека.

Об умирающем ребенке

"У Ибрагима умирает ребенок", - услышал я.

Медленно проскользнул я, никем не замеченный, в дом Ибрагима, зная, что молчаливая любовь понятна и через завесу слов.

Никто не обернулся, все вслушивались в шаги смерти.

Если в доме говорили, то шепотом, если ходили, то бесшумно, словно в нем поселился кто-то очень пугливый, готовый исчезнуть при тишайшем звуке.

Не касались дверей, не открывали и не закрывали их, словно в доме трепетал слабый огонек на текучей поверхности масла. Я посмотрел на ребенка и понял, что он мчится где-то далеко-далеко, понял по учащенному дыханию и сжатым кулачкам, вцепившимся в горячку, уносящую его от нас галопом, по упрямо закрытым глазам, не желающим ни на что смотреть.

Все вокруг старались залучить его обратно и приручить, как приручают дикого лесного зверька.

Ему подставили чашку с молоком и, затаив дыхание, ждали: вдруг вкусный запах остановит его, ему захочется молока и он напьется.

Тогда можно будет заговорить с ним, как заговаривают с ланью, лизнувшей ладонь.

Но он был по-прежнему невозмутим и серьезен.

И если хотел чего-то, то вовсе не молока.

Тогда старые женщины тихо-тихо, будто приманивая голубку, запели его любимую песню о девяти звездах, купавшихся в роднике, но он уже так далеко ушел, что не услышал.

Ушел и даже не обернулся.

Смерть принудила его к вероломству.

И его умоляли о прощанье, беглом дружеском взгляде, который бросает путник, не замедляя шаг... о каком-нибудь знаке

признательности.

Его поворачивали с боку на бок, вытирали потное личико, уговаривали попить воды, пытаясь во что бы то ни стало разбудить от смерти.

Я собрался уходить, а они раскидывали все новые и новые ловушки, чтобы заманить малыша в жизнь.

Но как легко малыш обходил все силки!

Ему протягивали игрушку, чтобы зачаровать его счастьем, но когда она оказывалась слишком близко, маленькая ручка отстраняла ее, как отстраняют ветку, если она мешает скачке.

Я побыл с ними. Мне пора было уходить. Этот дом лишь одна из минут, одна из свечей, одна из крупиц жизни моего города. Ребенка окликнули, и он нечаянно улыбнулся, отозвался на оклик. И опять отвернулся к стене.

Присутствие малыша стало невесомым присутствием птицы... Я оставил их творить тишину, которая, может быть, поможет приручить ребенка, который уходит в смерть.



1 Комментарий


Рекомендуемые комментарии

Уныло. Прочитай Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели". Куда как оптимистичнее. Забудь о грусти.

Поделиться этим комментарием


Ссылка на комментарий
Гость
Добавить комментарий...

×   Вы вставили контент с форматированием.   Удалить форматирование

  Разрешено использовать не более 75 смайлов.

×   Ваша ссылка была автоматически встроена.   Отображать как обычную ссылку

×   Ваш предыдущий контент был восстановлен.   Очистить редактор

×   Вы не можете вставлять изображения напрямую. Загружайте или вставляйте изображения по ссылке.

Загрузка...